У каменных столбов Чарына - Виктор Владимирович Мосолов

поговоришь о «сокровище». Не надо ему! Санькиного шефа бы спросить, что он думает? Стихи, скажет, люблю, а про «сокровище», пожалуй, не поймет. Не в грамоте тут дело, а человека сразу видно. Вспомнил Василий Петрович сына — давно не приезжал, и загрустил…

7

Зима выдалась суровой и многоснежной. Чуть ли не целую неделю гудел ветер над крышей избушки, кружил под окнами снежную карусель. Но сникла непогода, утихомирилась и утром проклюнулось солнце.

Вышел Василий Петрович на крыльцо — ох, какой мороз! Бело и мертво кругом, только отблески утреннего солнца играют, переливаются на нетронутом снегу. Ни голосочка, ни писка пичуги — так непривычно тихо после затяжной метели. Тяжело сейчас и зверю, и птице. Взялся за лопату Василий Петрович. Только к вечеру и разогнулся… А вон уже кто-то там копошится на расчищенном… раз, два… восемь кекликов! И не заметил как прилетели.

— Здравствуйте, — говорит Василий Петрович, щурясь от яркого света. — Теперь рядом жить будем, поди уж до весны…

Рад, что кеклики прилетели, а то скучновато все же зимой. Собаки не хватает. Сгинул Пират неведомо куда. Умную бы собаку, чтоб не бегала зря где попало, не пугала птицу, чтоб поговорить можно…

Завтра надо на лыжах пройти, посмотреть, что там и как.

На следующий день опять хмурилось небо, будто снег собирался. «Это куда же столько валит да валит, никакой меры не знает погода. Худо будет зверью, ох и худо…» — разговаривал сам собой Василий Петрович, скользя на лыжах вдоль пологого склона и поглядывая на низкие тучи.

По снегу узоры мелких следочков: мыши, горностаи, и ласки наследили — как ни злись зима, а жизнь идет… Снег взрыт, неровные борозды петляют, то сходятся, то вновь разбегаются в разные стороны. Это джейраны шли от куста к кусту, обгладывали солянки, побеги тамариска, откусывали кое-где торчащие из снега верхушки полыни. Весь короткий зимний день они будут добывать свой нелегкий корм, а ночью залягут где-нибудь в прилавках под обрывом, укрывшись от ветра… А вдруг волки? Куда бежать по такому глубокому снегу? Последить за ними надо бы…

Две ровные линии пересекли снежную равнину. Лыжня! Василий Петрович подошел, остановился… Кто же это мог быть? Шел без палок. Человек был тяжел, лыжи глубоко проваливались, а снег ломанными ошметками разлетался в стороны. След повел на холм. На вершине человек остановился, потоптался на месте. Осматривал долину, размышлял… Он тоже видел борозды джейранов, может, высматривал табунок? Вот покатился вниз по тропе, полого сходящей в обход крутого спуска. Местность знает… Уверенно катится, без всяких предосторожностей. Матерый, видно, браконьер, такие просто не даются.

Донеслось далекое приглушенное «тук, тук, тук» То ли три выстрела, то ли эхо разнесло один хлопок? Опоздал! Прищурясь, напрягая зрение, он всматривался в ту сторону, откуда прилетел выстрел, но никакого движения, ничего живого на белой равнине, испятнанной ближе к горам куртинами невысоких курчавых деревцев. Где-то там притаился браконьер! Да это Клим, наверное! Ждет опять нужных гостей и решил угостить их мясом джейрана. Он! Больше некому!

Василий Петрович повернул по следу к балке и пошел быстро, широким шагом, легко отталкиваясь палками. Вот и кусточки показались: карагана, гречишка, что росли по крутым склонам. Старый егерь остановился, оперся рукой о ноздреватый камень, обжигающий холодом, — почувствовал усталость, где-то глубоко в груди легонько кольнуло. Балка просматривалась метров на пятьсот, где-то здесь и должен по его расчетам появиться браконьер. Это была та самая балка, ров, который выкопали по повелению хана Шигая. «До сих пор служит нехорошим делам…» — подумал Василий Петрович. Надо бы по следу назад вернуться… не сообразил сразу, не подумал, что это Клим… Там, у дороги, должна быть машина, у него сильная машина, ей и снег нипочем. Там бы и ждать. Да теперь уж поздно…

В заснеженной степи он вдруг увидел человека, скользящего на лыжах. Выходит, Клим заметил его раньше и теперь уходил другой стороной балки. Ну что ж… Он старался дышать спокойно, ровно, бежать ему было легко по чуть наклонной поверхности. Климу было тяжелей, за его спиной висел рюкзак с добычей. И палок у него не было. Расстояние сокращалось, только вот чуть покалывало в нижней части груди и это беспокоило Василия Петровича. Сердце… А что он сделает, если догонит? Этого он не знал.

Снег вдруг посыпал крупными хлопьями. Впереди что-то темнеет. Машина! Так ведь и уйдет Клим почти из рук.

— Стой! — крикнул Василий Петрович. — Стой! — сдернул с плеча ружье и выстрелил вверх. Выстрел ударил слабо, звук как бы застрял в густом снегопаде.

Клим неожиданно оказался близко, молча вырос в снежной пелене. В руке ружье. Усмехнулся…

— Что ты бежишь, Петрович? Или не узнал? Или акт хочешь написать на соседа? Не по-соседски это. Смешной ты старик, честное слово…

Василий Петрович побелел от гнева.

— Зачем убил?

— Надо! — отвечал Клим.

— Вот ты как? — задохнулся Василий Петрович. Он понимал, что говорить бесполезно, что здесь ему не придут на помощь ни жизненный опыт, ни книги, которые прочитал. Он позабыл все хорошие слова, злоба заполнила его. Рука впилась в цевье ружья так, что побелели пальцы.

— Не балуй ружьем, Петрович, — опять усмехнулся Клим. — Я ведь тебя знаю… Ты кеклика убить не можешь, где тебе в человека пальнуть… Да и зачем?

Клим был спокоен, даже снисходительно добродушен.

— Что ты на меня взъелся? Что я тебе сделал? Ты любишь джейрана, жалеешь… Что джейран? Надо, чтобы человеку, хорошо было!

Клим повернулся, вразвалку пошел к машине. Рюкзак за его спиной снизу был красный.

— Пожалеешь ты, Клим!

— Ладно, Петрович, пока…

Хлопнула дверца. Машина тронулась. Темный квадрат кузова, удаляясь в снег, потерял очертания, стал кругом, а потом темным пятном.

Василий Петрович, уронив в снег ружье, смотрел вслед…

Постепенно злость его проходила, сменялась трудной думой, что теперь-то делать? В груди росла ноющая, тупая боль…

САЙКАН

Сайгачонок лежал в небольшом углублении под кустом тамариска и слышал, как долго, уныло и монотонно гудел ветер, играя жесткими, как проволока, ветвями. Постукивая копытами, подходила мать, он чувствовал приятное прикосновение ее теплого шершавого языка. Потом она уходила, шаги стихали, снова протяжно и долго свистел ветер.

Был день, когда он впервые раскрыл глаза и тут же испуганно сомкнул веки — по зрачкам ударила ослепительно яркая синева неба. Мир, окружающий его, состоял из протяжного гула и синего света…

Неожиданно послышалось: чек-чек-че-рек. Уши сайгачонка дрогнули — перед ним покачивались серовато-зеленые былинки, источая приятный и терпкий полынный запах. Чуть дальше лежал большой темный камень. Маленькая птица бегала