Элмет - Фиона Мозли

Еще в прихожей Питер коротко представил всех друг другу, хотя он, конечно же, рассказал о нас поподробнее, когда беседовал с хозяевами на крыльце.

Марта пригласила нас в гостиную, обратившись только ко мне и Кэти, поскольку Юарт уже увел туда Папу.

Нам предложили на выбор чай или кофе. Я попросил кофе, и Марта быстро удалилась на кухню. Там брякнул снимаемый с подставки чайник, и зашумела, наполняя его, вода. Кэти прошлась по комнате и устроилась на одном из пары стульев рядом с угловым столиком. Папа и Юарт сели лицом к лицу в два огромных кресла с атласной обивкой, занимавших почетное место в центре гостиной. Питер на своей коляске описал полукруг, сдал назад и пристроился почти между ними, ближе к камину. Это был электрический камин, и в тот день его еще не включали.

Появилась Марта с подносом, на котором, помимо чашек с напитками, стояли сахарница и молочник. Кофе оказался очень горячим и горьким; я долил туда молока по самый край чашки, добавил три ложечки сахара и все это размешал. Получилось самое то, что надо, и моя чашка вскоре наполовину опустела. Я мог спокойно пить даже слишком горячие кофе и чай, в отличие от Кэти, которая подолгу ждала их остывания. Только в этом — и больше ни в чем — я был круче сестры и, разумеется, превратил это в состязание, при всякой возможности демонстрируя свое превосходство. Как-то раз, когда мы еще жили на побережье у Бабули Морли, она так рассердилась, что в ответ на мой вызов ужасающе большими глотками до дна выпила свою чашку сразу после того, как в нее был налит кипяток. Результатом стали ожоги рта, языка и даже гортани — волдыри не сходили больше недели. Она это сделала в попытке доказать, что ни в чем мне не уступает, но получила жестокий урок. Даже я не могу пить горячие жидкости такими темпами.

То же самое было и с холодом. Я запросто поглощал мороженое большими кусками, демонстративно обнажая зубы, чтобы Кэти видела, сколько я отхватываю за один раз. Я мог целиком заглатывать кубики льда из формочки в холодильнике. Зимой я иногда в присутствии сестры зачерпывал горстью снег и набивал им рот либо растирал лицо и шею. Иной раз она бросала ледышки или снег мне за шиворот, под свитер и рубашку, а я стоял не шелохнувшись, словно ничего не почувствовал. Ее это здорово раздражало. Сама она начинала трястись от прикосновения к снегу даже сквозь перчатки, когда скатывала снежки для испытания меня холодом. Чего уж там, ее вгоняло в дрожь одно только зрелище, когда я преспокойно улыбался с таким видом, будто снег под рубашкой был для меня подобен утреннему душу в ванной. Она чуть с ума не сходила, на это глядя.

— Он скользкая жаба, — заявила Марта, которая снова вернулась из кухни, теперь уже с чашкой чая для себя, и приютилась на скамеечке для ног. — Он всегда был таким, сколько я его помню. Нет, мы не были с ним знакомы — сомневаюсь, что ему вообще известны наши имена, — но я имею о нем представление, как и все, кто достаточно долго прожил в этих краях и пока что не выжил из памяти. Еще в юности он вечно совался в чужие дела. Этакий мелкий гаденыш. Вдруг появлялся на своем пижонском байке и начинал выкаблучиваться. И ведь не уймется, пока не получит желаемое. А если сразу не получал, тогда в ход шли угрозы. Его отец нанимал целые толпы работников — в ту пору еще было много ручного труда на селе, — и, чтобы вдруг не очутиться за бортом, им приходилось потакать капризам Прайса-младшего. Батраки, поденщики, сезонные рабочие не имели своих профсоюзов. В отличие от тех, кто трудился на шахтах. Вроде моего Юарта. Батраки должны были делать то, что велят хозяева, и они это делали. Думаю, некоторым это было даже в удовольствие. К примеру, по науськиванию Прайса отлупить пару-другую шахтерских сыновей. Надо учесть, что сельчане были тогда не в ладах с горняками.

Папа слушал рассказ Марты, не шевелясь и не выказывая никаких эмоций.

— Я о тех временах, когда он был еще юнцом. Большую часть года он проводил в элитной школе, как принято в их семействе. Но в летние каникулы болтался здесь и вечно затевал драки с парнями. При этом на девчонок у него почти не оставалось времени. По крайней мере, на нормальное общение с ними. Полагаю, это характерно для большинства ребят в его возрасте, но даже среди них он в этом плане выделялся. А когда его отец уезжал по делам в Лондон или еще куда-нибудь, к нему наведывались в гости школьные приятели. Не в одиночку или по двое, а сразу гурьбой. Вся усадьба была в их распоряжении. И вот тогда, собравшись вместе, они уже проявляли интерес к девчонкам. Конечно, многие из них умели быть обаятельными. Холеные мажористые мальчики, с иголочки одетые, обученные политесу в частной школе. И я знавала девчонок — простецких местных девчонок, — которые ходили к ним в усадьбу. Вроде как пообщаться, попробовать разных вкусностей. По слухам, все не ограничивалось только этим, но я уже отказывалась выслушивать подробности. Не по мне такого рода истории. Я узнала достаточно и поняла, что представляли собой эти юнцы. Из таких уже не вырастут достойные мужчины. Я о парнях, которые могут подпоить какую-нибудь девчонку и затем пустить ее по кругу как вещь, как живой кусок мяса.

— Кое-кто из них как раз нуждался в большой компании, — заметил Юарт. — Тогда они могли все время переглядываться с приятелями, чтобы не видеть испуганных лиц своих жертв.

Юарт поставил чайную чашку на пол у кресла, и Марта тут же подсуетилась, засунув под нее тонкую пробковую подставку.

— Стало быть, он по-прежнему помыкает людьми? — уточнил Юарт.

— Пуще прежнего, — сказал Питер. — Потому Джон и хочет найти на него управу.

Юарт оглядел нашего Папу с ног до головы, от начищенных рабочих ботинок до нахмуренного лба.

— Все мы этого хотели бы, — сказал он, — да только он птица не нашего с вами полета. Другой масштаб. Сбить с него спесь мог бы кто-то из людей того же уровня. И не исключено, что кто-то уже такое проделывал. Или Прайс боится, что такое может с ним произойти. Я долго не понимал, зачем ему лично встревать в дела маленьких людей, вроде нас? К чему эта лишняя возня, если он может спокойно стричь свои купоны и вращаться припеваючи в более светских кругах? А затем я понял. Дело в том, что как раз этого он и не может. Он просто боится. И срывает злость на нас, ломая наши жизни.

Еще несколько часов они беседовали о Прайсе и теневой стороне его бизнеса. Марта пересказывала истории, которых за прошедшие годы наслушалась множество. Истории о выселениях, исчезновениях и предполагаемой коррупции по всему западному Йоркширу, а также за его пределами. Они искали решение этой проблемы. Юарт предлагал прямые действия, как это бывало в те времена, когда люди в округе жили более сплоченно — вместе трудились, вместе выпивали, вместе голосовали на выборах и вместе выходили на забастовки.

Через какое-то время я перестал слушать их разговоры, и Кэти поступила так же. На полу гостиной валялся теннисный мячик со следами собачьих зубов, и мы стали потихоньку перепасовываться им между собой. Тут главное заключалось в точности и выверенной силе удара, чтобы мяч попал ей в ноги, но потом не отскочил слишком далеко. Тогда Кэти могла, не вставая с места, дотянуться до него ногой, перекатить в удобную позицию и щечкой послать обратно. Лишь один раз я сплоховал: мяч пересек всю комнату и приткнулся у батареи под окном. Но Кэти удалось достать его, не привлекая к себе внимания. К тому времени беседа приняла такой серьезный оборот, что только Папа заметил ошибку с мячом и украдкой подмигнул своей дочери.