Раяд - Всеволод Бенигсен

«С тобой любой разговор – вода в ступе», – подумал Костя и встал из-за стола.

– Ладно, – кинул он не столько майору, сколько самому себе. – Счастливо оставаться.

– Счастливо, – отозвался эхом хозяин кабинета, не вставая.

Открыв дверь в коридор, Костя обернулся.

Хлыстов смотрел ему вслед. В его стеклянных глазах отражался сизый сигаретный дым.

Всю жизнь Костя во что-то играл. Это было такое же неотъемлемое свойство его натуры, как у некоторых врожденный слух или, скажем, склонность к точным наукам. Но если каждый ребенок в той или иной степени склонен к непоседливости, любопытству и исполнению всяких нелепых ритуалов, то у Кости это принимало гипертрофированные формы. Он не мог просто принимать ванну – он должен был вообразить, что он подводник, или Робинзон Крузо, или кладоискатель. Он не мог просто идти в школу – он шел, петляя между деревьями, изображая то бандита, уходящего от погони, то разведчика, который направляется на конспиративную квартиру. В этом случае он начинал считать деревья по дороге в школу. Если деревьев было четное число, все нормально, если нечетное – явка провалена. Если пил чай с лимоном, то не просто сыпал сахар в чашку, а обязательно медленно и по возможности равномерно насыпая сахарный песок на плавающий кружок лимона, чтобы тот не перевернулся, а пошел на дно под грузом сахара (это ему, правда, никогда не удавалось). Если ел суп, то в тарелке у него происходили какие-то морские баталии – горох воевал с картошкой, лук с морковкой. Если ехал в метро, высчитывал, от какой до какой станции самый длинный путь. Если ехал по эскалатору, считал лампы. Если в магазине платил мелочью, делал это медленно-медленно, проверяя, как скоро потеряет терпение продавец или кто-то из очереди. Как-то в детстве мама повела его в Третьяковскую галерею, где он увидел картину «Купчиха за чаем». Дородная купчиха держала в мясистых пальчиках блюдце с чаем, из которого, видимо, и собиралась сделать очередной глоток. Картина произвела большое впечатление на Костю. Вскоре он пил чай только из блюдца. Чай, конечно, периодически, проливался на стол, образуя на скатерти светло-коричневую лужу. Но ни замечания мамы, ни редкие окрики отца не могли сбить Костю с намеченного пути – он пил теперь только из блюдца. И хотя через год он от этой привычки отказался (точнее, сказать, эта игра ему надоела), он нисколько не сожалел о пролитом чае, испорченных скатертях и нервах, потраченных на пререкания с родителями. Потому что было важно. Именно она, эта с детства шлифуемая азартность, позволила Косте позже вписаться в спецподразделение ФСБ. Жизнь должна быть интересной, иначе зачем жить? Костя знал только одного человека, которому эта сентенция была близка, как и ему самому. Это был Разбирин. Возможно, именно поэтому подполковник и приблизил к себе в свое время Костю. Он напоминал Разбирину его самого. Хотя дело было просто в том, что Разбирин когда-то дружил с Костиным отцом, оттого и отношения Кости с подполковником были похожи скорее на родственные.

Но азарт не противоречил рассудительности. Это было удивительное свойство Кости – никогда не перегибать палку: контролировать азартность, но и не доводить рассудительность до абстрактного рефлектирования. Или, как говаривал друг Разбирина генерал Кашин, выбор правильного оружия – половина успеха. Костя всегда выбирал правильное оружие. Единственный прокол вышел, когда он оказался в Чечне. Сначала мешала наивность, потом какое-то внутреннее нежелание признавать, что, покуда он играет в войну, точнее, в свои представления о войне, вокруг идет на редкость кровавая и бесцеремонная игра, в которой его азартность очень даже умело используется в личных и далеко не благородных целях. После этого Костя как-то сник, а на душе остался кислый осадок, который до сих пор напоминал Косте о его былой наивности.

Произошло это не в одночасье.

В 1995 году Костин отец, военный инспектор, погиб в Чечне. Как именно и где, никто не мог точно сказать. Следователи установили, что машина с отцом, скорее всего, была взорвана гранатометом, а после утоплена. О плене речи быть не могло – отец Кости был довольно важной шишкой, взяли бы живым – сразу принялись бы на что-нибудь менять.

В 99-м Костя закончил второй курс журфака, и ему стукнуло восемнадцать. Пришла повестка из военкомата. Никаких легальных отмазок у Кости не было, а «косить» он принципиально не стал. Во-первых, считал, что служба – необходимый будущему журналисту опыт. Во-вторых, он тогда тяжело переживал разрыв с любимой девушкой, и в уходе в армию видел возможность избавиться от этой тупой ноющей боли. В общем, служить так служить. Правда, на деле все обернулось не совсем так, как он планировал. Предположительно Костя должен был отправиться в пограничные войска, куда-то на юг. Новобранцев погрузили в поезд и повезли в Ингушетию, якобы служить на границе с Грузией. Но тут началась вторая чеченская кампания, и Чечня, и без того вечно тлеющая, вспыхнула как коробок спичек. Весь Костин взвод без каких-либо объяснений просто «влили» в какую-то роту, которую направили прямиком в Чечню – наводить конституционный порядок. Костя, конечно, мог напрячь военные связи по отцовской линии или эфэсбэшные по линии Разбирина и сменить горячую точку на что-то более «прохладное», но, во-первых, не в его правилах было кого-то о чем-то просить. Во-вторых, он воспринял это как некий знак свыше – в Чечне он мог бы попробовать разузнать что-то насчет отца. В общем, матери Костя ничего говорить не стал, просто позвонил, сказал, что служит на границе с Казахстаном, что все у него тип-топ и пусть не волнуется. На исходе первого месяца в Чечне командир роты майор Мякишев неожиданно поинтересовался у Кости: мол, а вы, Константин Глебович, не сын ли военного инспектора, полковника Глеба Васильева? Оказалось, что Костиного отца он неплохо знал. Дружить не дружили, но хорошими знакомыми были. После чего Мякишев предложил Косте перейти в разведку. Заодно, сказал он, может, выяснишь что об отце. Костя согласился.

А через полгода службы информация о том, что сын в Чечне, дошла и до Костиной мамы. Может, через Мякишева, а может, еще как. В общем, та сразу подняла крик и связалась с Разбириным. Последний вычислил местонахождение Кости и предложил тому перейти под крыло ФСБ, тем более опыт военной разведки у Кости уже кое-какой был. Костя подумал и согласился – карьера журналиста была пока еще в тумане, а тут конкретное предложение. Так и оказался в ФСБ.

Про отца же Костя все это время помнил и отчаянно выцарапывал любые сведения насчет его гибели. Но чем яростнее пытался навести ясность, тем чаще натыкался на туман.

Одни говорили, что Костиного отца взорвали чеченские боевики по наводке – мол, за какого-то своего командира мстили. Другие говорили, что взорвали свои же – Костин отец вроде приторговывал казенным обмундированием (по тем временам это считалось вполне нормальным бизнесом), кого-то «кинул», вот его и «убрали». Причем то ли свои (конкуренты), то ли чеченцы, непонятно. Были и такие, которые говорили, что он своими инспекциями сильно кому-то насолил, ну а дальше – война все спишет, как говорится. Единственное, что Костя выяснил наверняка, – это то, что отец погиб. Были найдены и именной пистолет отца, и его серебряный портсигар. Последний нашли у боевика, который купил его у другого боевика, утверждавшего, что снял его с трупа. Но тот «другой» и сам на тот момент стал трупом, так что допросить его насчет деталей было затруднительно. В общем, эту страницу Костя довольно быстро закрыл и больше к ней не возвращался.