Вампир Лестат - Энн Райс

Мы были слишком счастливы, чтобы огорчаться из-за подобныхпустяков. Но с наступлением холодов во мне еще более усилилось ощущениестрашной опасности, «болезнь смертности».

В Париже холода причиняли особенно много неприятностей.Здесь не было такого чистого воздуха, как в горах.

Голодные, дрожащие от холода бедняки стучались в дверидомов. Ухабистые, немощеные дороги были покрыты слоем липкой грязи. Босоногиеребятишки не знали, как спастись от пронизывающей стужи. Такого количестванеубранных трупов на парижских улицах мне еще не приходилось видеть. Мойподбитый мехом плащ радовал меня больше, чем когда бы то ни было. Мызаворачивались в него вместе с Никола и, тесно прижавшись друг к другу, шли поддождем и снегом.

Однако холод не мешал мне в те дни чувствовать себябесконечно счастливым. Именно о такой жизни я всегда мечтал. Я знал, что незадержусь надолго в театре Рено. Об этом твердили все окружающие. Я ужепредставлял себя на огромной сцене и в своем воображении рисовал картиныуспешных выступлений в составе настоящей театральной труппы в Лондоне, в Италиии даже в Америке. Однако пока у меня имелось все необходимое, а потому не былоникаких оснований для спешки.

В октябре, когда Париж буквально застывал от холода, я вдругстал регулярно замечать среди собиравшейся в зале публики одно и то же странноелицо, которое неизменно приводило меня в смущение. Иногда, увидев его, я дажезабывал о том, что должен делать. И каждый раз лицо исчезало так же неожиданно,как и появлялось. Можно было подумать, что оно было не более чем плодом моеговоображения. Так продолжалось в течение примерно двух недель, и в конце концовя не выдержал и рассказал обо всем Ники.

– Кто-то… следит за мной, – сказал я ему, чувствуясебя неловко и с трудом подбирая слова.

– За тобой следят абсолютно все, – ответилон. – Именно такого внимания ты и добивался.

В тот вечер Ники был не в настроении, и ответ его прозвучалнесколько резко.

Чуть раньше, разжигая в камине огонь, он говорил о том, чтосвоей игрой на скрипке никогда не сумеет достичь больших высот, несмотря напрекрасный слух и мастерство, – слишком многого он еще не знает. В то жевремя он был абсолютно уверен в том, что я стану великим актером. Я, конечноже, отвечал, что он болтает глупости, хотя в душе понимал его правоту. Мневспомнились вдруг слова моей матери о том, что Никола слишком поздно начал.

Ники объяснил мне, что дело вовсе не в зависти – просто онслегка расстроен.

Я решил забыть на время о странном лице и придуматькакой-нибудь способ поднять Ники настроение и заставить его поверить всобственные силы. Я напомнил ему о тех возвышенных эмоциях, которые пробуждаетего игра в душах людей, о том, что даже актеры за кулисами останавливаются и сзамиранием сердца прислушиваются к его сольным партиям, о том, что оннесомненно обладает огромным талантом.

– Но я мечтал стать великим скрипачом! –воскликнул Никола. – Боюсь, этого никогда не будет. Пока мы жили дома, яхотя бы мог делать вид, что это вполне возможно.

– Ты не должен сдаваться, – ответил я.

– Позволь мне быть с тобой откровенным, Лестат. Тебевсе дается очень легко. Стоит тебе только захотеть, и ты добиваешься цели.Понимаю, ты сейчас вспомнил о том времени, когда был так несчастен всобственном доме. Но даже тогда тебе удавалось исполнять все тобою задуманное.Ты решил уехать в Париж – и что же?.. В тот же день мы двинулись в путь.

– Разве ты жалеешь о том, что мы в Париже? –спросил я.

– Конечно нет! Я говорю сейчас, что ты склонен считатьвозможным то, что на самом деле совершенно невозможно. Во всяком случае, длявсех остальных. Возьми, например, историю с волками…

При этих словах по спине у меня пробежал какой-то странныйхолодок, а перед глазами вновь почему-то возникло лицо странного незнакомца,следившего за мной из зала. Каким образом это было связано с волками? Какоеотношение это имело к тем чувствам, о которых говорил мне Никола? Не находяответа, я постарался отбросить пустые тревоги.

– Мне кажется, что, если бы ты решил вдруг научитьсяиграть на скрипке, ты бы сейчас уже играл для королевского двора, –продолжал Ники.

– Послушай, подобные разговоры ни к чему не приведут, –очень тихо ответил я. – Следует просто стремиться добиться того, что тыхочешь, – другого выхода нет. Ты же знал, что с самого началаобстоятельства против тебя. И нет ничего, кроме… кроме…

– Знаю, знаю, – улыбнулся он. – Кромебессмысленности. И смерти.

– Вот именно, – кивнул я. – Все, что тебеостается, это придать смысл собственной жизни, сделать ее добродетельной…

– Ради Бога, только не говори мне снова одобродетели! – воскликнул Ники. – Опять эта твоя болезнь смертности идобродетели! – Он перестал смотреть на огонь и повернул ко мне недовольноелицо. – Мы не более чем актеры, шуты, призванные развлекать публику. Мылишены даже права быть похороненными в освященной земле. Мы изгои общества.

– Господи! Если бы ты только мог поверить мне! Пойми женаконец, что наша добродетель в том и состоит, чтобы помочь людям забыть огорестях, заставить их хоть на время забыть…

– О чем? О том, что всех их ожидает смерть? –Улыбка его была как никогда ожесточенной. – Лестат, я надеялся, что вПариже ты сумеешь со всем этим справиться.

– С твоей стороны было глупо надеяться на это, –ответил я, в свою очередь начиная сердиться на Ники. – Я чувствую, что набульваре Тамплиеров я творю добро…

Я вдруг замолчал, потому что перед моими глазами сновавозникло лицо таинственного незнакомца, и меня, словно предвестник беды,охватило странное чувство. Вспомнил я и о том, что на этом лице, как нистранно, всегда была улыбка. Да, он улыбался, наслаждался…

– Лестат, я люблю тебя, – мрачно сказалНики. – Я мало кого любил в своей жизни так, как тебя. И все же я долженсказать, что на самом деле со всеми этими идеями добродетели ты просто глупец.

Я расхохотался ему в ответ.

– Никола, я могу жить без веры в Бога. Могу смиритьсядаже с сознанием того, что не существует жизни после смерти. Но я не всостоянии жить без веры в возможность творить добро. Вместо того чтобыпостоянно насмехаться надо мной, почему бы тебе не рассказать о том, во чтоверишь ты?