По ту сторону лета - Одри Дивон

Я вылезла из ванны, в которой слишком долго пролежала, глядя в потолок и стараясь не думать ни о чем, кроме трещины в штукатурке, похоже, расползавшейся. Я не спешила выбираться из воды, потому что в квартире было прохладно, а я понятия не имела, где взять полотенце, — ведь Бетти больше не складывала их ровными чистыми стопками в шкафу справа от раковины. Пискнул мобильник, сообщая о приеме эсэмэски. Наверное, Эрмина. Видимо, решила, что хватит играть со мной в молчанку. С тех пор как она переехала, мне стало ее не хватать. Даже ее вечно недовольного бурчания, после которого осталась зияющая пустота. Н-да, до чего же мы предсказуемы. Человеческое сердце напоминает запрограммированный механизм: попробуй лишить его горючего, и в нем мгновенно проснется желание, перерастающее в тоску.

Найти удалось только маленькое полотенце, едва прикрывшее грудь и задницу. С мокрых волос текла вода, прокладывая борозды по сморщенной коже. Я прошлепала по паркету, оставляя за собой влажные следы. В былые времена одна лишь мысль об этом лишила бы меня сна. Я отыскала мобильник. Неотвеченный вызов. Марисса. Прослышала про Арно и недоумевает, почему я не посвящаю ее в детали происходящего. Бедняга, тридцать лет она терпела полнейшее отсутствие во мне какой бы то ни было оригинальности, и теперь, когда моя жизнь начала обретать рельефность, требовала уплаты по счетам. Ей нужна была смачная история, свежий скандал, пикантный анекдот — в общем, добрый шматок мяса с кровью, чтобы было чем поживиться во время очередного обеда. В дверь позвонили, и я побежала открывать, уверенная, что увижу либо почтальона в потрепанной фуражке, либо суровый лик Эрмины, явившейся забрать свои вещи. Не успела я повернуть ключ, как из-за двери показалась рука, грубо и сильно втолкнувшая меня назад, в квартиру. Я поскользнулась, потеряла равновесие и упала, стукнувшись затылком о стену. В переднюю ворвалась девушка цыганистой внешности. «Где он?!» — грозно крикнула она. На меня она даже не смотрела, молниеносная и опасная, как удар током. Она полетела вперед, оставив меня наблюдать, как развеваются полы ее пестрой, в цветочек, просторной туники и длинные черные волосы.

Оглушенная, я не сразу смогла подняться, но слышала доносящийся из гостиной ее хриплый голос, взывавший: «Люка! Люка! Говнюк паршивый, ты где? А ну, выходи! Хватит прятаться! Если ты мужчина — выходи!» Она говорила с сильным южным акцентом, отчего ее слова звучали особенно по-киношному. Затем раздался звон и дребезг — торнадо сносило попавшиеся на своем пути предметы. Череп у меня ломило, и звуки из-за боли казались приглушенными. Делай что-нибудь, быстро! Эта девица ненормальная. Она убьет тебя на месте.

Я медленно поднялась, цепляясь рукой за стоящий в передней буфет. Полотенце сползло, и я кое-как прикрылась им. Нельзя же быть голой, когда тебя будут убивать… О чем я, вот идиотка! «Люка! Люка! Что, испугался?! Я всегда знала, что ты не мужик, а тряпка! Подтирка! Сукин сын!» Ковыляя — похоже, вывихнула лодыжку, до чего больно, господи! — я потащилась за ней, успевшей переместиться с обыском ко мне в спальню. Внезапно настала тишина, и я, как могла, ускорила шаг.

Цыганка сидела на моей кровати. На коленях у нее лежала гитара. В глазах стояли слезы. Алый рот, ярко-красные ногти, черные как смоль глаза, подведенные черной же тушью — она была красива. Как ведьма. И так же опасна. «Люка! Люка, миленький…» — прошептала она чуть слышно, и тут наконец мне все стало ясно. Наши взгляды встретились. Итак, с одной стороны — Люка и цыганка. С другой — Арно и я. Впрочем, разве в имени дело? Дело в нем, в парне с танцующей походкой, не отличающемся верностью. Она подозревала, что он ее обманывает, и я ее прекрасно понимала. В зеркале я поймала свое отражение и содрогнулась: еще никогда я не казалась себе такой уродиной. Мокрая, полуголая, с прилипшими к голове редкими волосами, разделенными на прямой пробор. Никакой маски. Ничего, кроме жестокой реальности. Женщина в возрасте. В том возрасте, когда красота большей частью превратилась в воспоминание. Мне казалось, я слышу, как она причитает про себя: «Ну почему? Почему? Неужели деньги и правда могут все?» Я почти сочувствовала ей. Подруге. Влюбленной девушке, жизнь которой навсегда отмечена безобразным шрамом этой жуткой истории. Разумеется, у нее было полное право разбить пару-тройку стаканов и несколько ваз. Пожалуй, она и меня имела право немножко побить. Как знать, может, она собиралась придушить меня своими длинными руками, все гладившими старую гитару? Но в этот миг ее гнев вдруг угас, развеялся, как облачко в небе, и она сразу сделалась как будто меньше ростом, хрупкая и уязвимая. Она явно была не из тех, кого бросают. Она привыкла к совсем другому. Я понимала это, хоть и видела ее в первый раз. Она была в смятении, и это смятение захлестнуло ее, оглушило, затопило с головой. Мне захотелось приласкать ее, но, когда я присела к ней на край кровати, она злобно отпихнула меня. «Он совершает ошибку, — снова заводясь, злобно заговорила она. — Из-за вас! И всю жизнь будет за нее расплачиваться! Даже когда вы умрете! Даже когда он размотает все ваши вонючие деньги! Потому что без денег он бы к вам на пушечный выстрел не подошел, и вы сами это знаете!» Конечно, она права. Очевидно, именно эти слова и были между ними произнесены. К тому же взгляни на себя трезво: разве кто-нибудь, увидев тебя такой, согласится к тебе притронуться?

Я встала и твердой материнской рукой влепила ей звонкую пощечину. Она гордо вскинула голову, оскорбленная до глубины души: «Передайте ему, что я больше не желаю его видеть. Я сама его бросаю. Я его бросаю, понятно? Он ко мне еще приползет! На коленях будет стоять!» Она схватила гитару — я было подумала, вместо заложницы, — но она подбежала к окну, распахнула его и швырнула гитару в пустоту. Жалобный стон инструмента, издавшего последнюю в своей жизни ноту, слился со стуком захлопываемой двери. Я выглянула в окно. Внизу, на земле, валялась разбитая и навсегда умолкнувшая гитара.

Не рассказывай ему ничего. Зачем? Эта девушка — часть его прошлого, и, упоминая о ней, ты переносишь ее в его будущее. Арно твой. И пора уже тебе научиться врать. Скажешь, что сама нечаянно разбила гитару. Уберешь обломки, купишь ему новую, и цыганка исчезнет. Больше она не будет тебе мешать. Она уберется с твоей дороги.

Обеспечивать герметичность нашего существования становилось все труднее. В плотине понемногу появлялись трещины, под напором воды делавшиеся все шире; сквозь размытый камень начали просачиваться текучие ручейки. Наши жизни слишком тесно соприкасались между собой, чтобы надежда на то, что они никогда не пересекутся, оправдалась. Во-первых, возникла эта девица, разыскивавшая Люка. Во-вторых, Арно сам изъявил желание познакомить меня с неким скандинавом по имени Пер. Вообще-то его звали Пер-Улов, но все обращались к нему просто Пер. Он родился в Сёдермальме, в южной части Стокгольма, и когда-то был «другом» его матери. Больше мне вытянуть ничего не удалось, если не считать информации о том, что Пер работал гидом-переводчиком и сопровождал туристические группы по разным странам мира. Оказываясь проездом в Париже, он всегда пользовался возможностью, чтобы повидаться с Арно. Тот каждый раз предлагал ему остановиться у себя, рассчитывая вдосталь насладиться его обществом. «Время с Пером летит слишком быстро, вот увидишь».