У тебя есть я - Мария Воронова

– Света большая, поди сюда, – позвал Зиганшин.

– Чего? – Девочка вошла с лыжными ботинками в руках.

– Не чего, а что, – наставительно произнес Зиганшин. – Скажи, пожалуйста, Света, тебя когда-нибудь стригли насильно?

– Меня, меня стригли, – вскричал Юра из-под руки сестры, – тыщу раз!

Зиганшин строго посмотрел на него:

– И тебе это нравилось?

– Нет, конечно, ты что!

– И ты не хочешь, чтобы так поступали с близкими тебе людьми?

– Не…

– Отлично! Тогда будешь каждый день заплетать маленькой Свете косички.

– Я?

– Ты-ты! Делегирую тебе эти полномочия.

– А че Светка…

– А то Светка, что она и так много делает по дому. Все работают, один ты как сыр в масле катаешься. Поэтому отставить разговоры. Получи у Фриды инвентарь, инструкции и вперед!

– Ладно, – вздохнул Юра.

– То-то же.

Мама вдруг протянула ему деревянную ложку.

– Что это? – удивился Зиганшин.

– Это строптивых домочадцев по лбу щелкать, – засмеялась она, – чтобы уж совсем как при домострое.

Повисло неловкое молчание. Дети ушли, Фрида молча гладила, не отрывая глаз от утюга, Зиганшин, прислонившись к косяку, пил чай, а мама так и осталась с ложкой в руках.

– Так, ладно, все, – вдруг сказала мама, бросив ложку на диван, будто та была горячая, – всё, валите отсюда.

Зиганшин нахмурился.

– Я сказала, валите, и чтобы до завтрашнего вечера я вас обоих тут не видела! Фрида, брось утюг!

– Но, Ксения Алексеевна…

– Не обсуждается. Марш отсюда оба! Без разговоров!

– А дети?

– Уж как-нибудь! Серьезно, ребята, поезжайте в город, сходите куда-нибудь, а нет, так просто поспите. Ничего плохого, Фрида, с Батончиками за сутки без тебя не случится.

Батончиками мама называла близнецов.

Зиганшину вдруг так невыносима сделалась мысль о том, что придется целый день быть вдвоем с женой, что он достал телефон и набрал Анжелику Станиславовну.

– Собирайся, Фрида, в гости поедем. Увидишь, что за Анжела тебе звонила.

Ямпольская жила на Петроградской стороне, в старом темном доме с узкими окнами. Двор-колодец, рассохшаяся дверь, в которой едва держался кодовый замок, битые стекла в окнах старой обшарпанной лестницы. Все это наводило уныние, а Фрида, кажется, даже испугалась, потому что невольно прижалась к мужу.

В квартире тоже оказалось темно и узко. Высокие потолки были обрамлены лепниной, красивой, но давно потрескавшейся, старые обои бледных пастельных тонов и аскетичного рисунка кое-где отходили пузырями, паркет потускнел, и повсюду громоздились коробки и связки книг.

– Мы только переехали, – пояснила Анжелика Станиславовна.

Фрида натянуто улыбнулась.

Хозяйка провела их в большую комнату в два окна, просторную от отсутствия мебели, но все равно темную, бросила Зиганшина одного и, взяв Фриду под ручку, стала страстно рассказывать ей, что и как она хочет со временем устроить. Фрида вяло кивала. Зиганшин глядел в окно на глухую кирпичную стену противоположного дома. Лучше, когда стемнеет, и этот безнадежный пейзаж погрузится во тьму, а в стеклах будут отражаться веселая физиономия Анжелики Станиславовны и милые рожицы трех ее дочерей. Все похожи друг на друга, старшая так вообще красотка, и маленькие от нее не отстают. Анжелика сказала, что они «все в отца», и действительно, на первый взгляд имеют мало общего со своей шарообразной мамашей, но, повнимательнее приглядевшись, можно совершенно ясно понять, какой милахой была хозяйка в юности, пока трое детей и врожденная наглость не превратили ее в пушечное ядро.

А чьи черты искать ему в лицах близнецов и Светы? Их матери, которую Мстислав видел только один раз на фотографии с уголком, перетянутым черной лентой? Или папаши, о котором вообще ничего не известно?

Зиганшин вздохнул, но тут муж Анжелики Станиславовны, тихий человек с невыразительным, но породистым лицом, попросил его принести стол.

В закутке за туалетом, между прекрасным гоночным великом и древним, как из музея, сундуком стоял стол-книжка. Зиганшин покорно взялся за один угол этого раритета, муж Анжелики – за второй, и они быстро притащили стол в гостиную.

Хозяйка разложила его, быстро смахнула пыль и накрыла скатертью. Белое льняное полотно стало почти прозрачным от времени, и то ли от этого, то ли от мрачной темноты квартиры, то ли от девочек, которые так мельтешили, накрывая на стол, что казалось, будто их десять человек, а может, из-за сундука с окованными углами, но Зиганшину вдруг померещилось, что он провалился в какой-нибудь роман Диккенса и оказался в семье мистера Уилфера, например.

Он улыбнулся, вспомнив, как в детстве Наташа читала ему вслух «Лавку древностей», плача над смертью сиротки Нелли, а он лежал в кровати, стиснув зубы, и показывал, что ничуть не тронут безвременной кончиной девочки, и басом рассуждал, что это все сентиментальная ерунда. А ночью конечно же плакал, куда деваться.

«Ох, как я любил, чтобы мне читали, когда был маленький! Папа только приходил с работы, я тут же на него набрасывался с книжкой, а он, бедняга, вставал в пять утра, и вечером хотел только спать. Начинал читать, и сразу вырубался, а я тряс его за уши и верещал: читай-читай-читай!!! И родители, бедные, не могли даже наподдать малолетнему придурку, ибо у него тяга к знаниям. А ее так легко отбить. Мама, хитрюга, боялась, что я ее привлеку к этому занятию, поэтому говорила: «Ну, Юра, ну что ты в самом деле!» И бедный папа, как Вий, стонал: поднимите мне веки, но держался до последнего и потом обязательно читал еще главу. Господи, как же я был богат и не понимал этого! У меня были любящие родители – роскошь, за которую теперь я обязан расплатиться. И никого не волнует, что я чувствую, просто я должен дать этим детям то, что мама с папой дали мне. Только как? У них это шло от сердца, а я ничего не чувствую».

Анжелика Станиславовна тем временем наставляла Фриду, как сэкономить на праздничном столе:

– Когда нарежешь для оливье картошечку и морковь, налей туда половничек бульона и дай настояться. Мяса потом можешь покрошить чисто символически.

Зиганшин поморщился: он представил жену по имени и отчеству, надеясь, что Анжелика станет хотя бы через раз называть ее на «вы», но она, похоже, не понимала, что такое вообще возможно.

«Ладно, сейчас Фрида убедится, что у меня ничего нет с этой мегерой, посидим, обсудим дело, да и пойдем, и больше никогда сюда не вернемся!»

– Дорогая, а что ты ставишь эти стаканы? – спросил муж.

– А какие же еще?

– Но…

– У тебя там мясо не горит?

– А, да, точно, пупсик!