Монахи Константинополя III—IХ вв. Жизнь за стенами святых обителей столицы Византии - Эжен Марен

Когда он выходит из этого уединения, его принимают в число братьев, и после этого он живет с ними под одной крышей, ест с ними за одним столом и участвует во всех трудах братии. Если он раньше был рабом, то стал свободным. Больше никому не разрешается выяснять его прошлое: три года испытания – достаточно время, чтобы он очистился от грехов и стал добродетельным. Теперь у него нет ничего общего с миром; его лишают даже имени, которое он носил раньше, и дают другое имя, которое не должно ничем напоминать о мирской жизни, поэтому следовало выбирать не имя мирянина (Петр, Алексей, Константин), а обязательно имя монаха или калугера: Кирилл, Феофан, Василий, и т. д. и под которым он отныне должен был проводить свою жизнь в монастыре, в забвении, вдали от шумной толпы. Так апостол славян Константин, надевая монашескую одежду, принял имя Кирилл, под которым известен всему миру.

Когда монах, верный обязательствам, которые накладывало на него религиозное служение, продвигался вперед в размышлениях о небесном, строгом посте, частых молитвах, одиночестве, молчании, ночном бодрствовании труде, он мог просить для себя «великую ангельскую одежду». Разница между малой и великой одеждой монахов существовала еще во времена Феодора Студита. Этот святой игумен, восхваляя стремление к большему совершенству, осуждал разницу между двумя одеждами. Монашеская одежда есть лишь одна, как есть лишь одно крещение. Так всегда было у Отцов.

Он запрещал своим монахам принимать «то, что называют малой одеждой», а затем, после второго испытания, «то, что называют великой одеждой». Но, несмотря на мнение Феодора, греческие монахи сохраняли различие между двумя монашескими одеждами, и в Евхологии после молитв для принятия малой одежды стоит длинная торжественная служба для принятия великой одежды.

Накануне вечером на алтарь уже клали одежду, которая будет вручена посвящаемому. За утреней поют длинный ряд торжественных песнопений и гимнов, предназначенных для этого случая. Во время святой литургии священник задавал те вопросы, которые монаху уже задавали при принятии малой одежды, за ними следовали более настойчивые наставления и большее количество молитв, после чего монах получал тонзуру, рясу великой ангельской одежды, паллий, клобук, наплечник, пояс и сандалии. После этого поют еще несколько тропарей и обряд завершается вручением Евангелия, креста, зажженной свечи и поцелуем мира.

С этого времени монах в великой одежде должен еще больше, чем обычный монах, умерщвлять свою плоть полным отказом от всего земного до конца жизни. Он навсегда прощается с женой и сыновьями, с друзьями, со всем обществом, с тревогами и радостями мирской жизни, с богатством, радостями, суетной славой. Кроме того, он должен быть готов к борьбе против духовных врагов, к воздержанию, к бедности, ко всем страданиям и трудностям христианской жизни. Он должен плохо одеваться, испытывать голод и жажду, должен быть жертвой оскорблений, клеветы и преследований, которые выпадают на долю живущих так, как указал Бог. Поэтому пусть он вооружится крепкой верой, горячей любовью к Иисусу Христу, своему главе, безупречными послушанием и смирением. Он должен удалить от себя непослушание, возражения, обсуждение указаний, гордость, зависть, пустословие, ропот. Пусть он никогда не ест тайком от других, ничем не владеет, избегает дружеских привязанностей – словом, всего, что навлекает на монахов гнев Бога и с помощью чего развратитель душ впускает в сердце корни своего зла.

Непрерывным напоминанием об этих обязанностях для монаха была его одежда, каждая часть которой была постоянным наставлением: ряса была символом святости, пояс означал умерщвление плоти и сдержанность, клобук был шлемом спасения, наплечник, украшенный крестом, символизировал веру, паллий означал бессмертие, сандалии напоминали, что ему нужно всегда идти путем спасения и мира. Вооруженный всем этим, он должен был всегда быть грозным для своих противников, недосягаемым для своих врагов и огражденным от всех преступных удовольствий и страстей.

Многочисленные и трудные обязанности монаха были перечислены в клятвах, которые он давал в день принятия обета и повторил, принимая великую одежду.

Он обещал повиноваться своему игумену даже в самых малых мелочах, без ропота, как патриарх Авраам, как апостолы, среди любых горестей и злоключений, потому что игумен замещает самого Спасителя. Монахи должны, как овцы пастуху, повиноваться своему настоятелю усердно и быстро, не раздумывая ради интереса над его приказами. Как инструмент позволяет рабочему направлять свое движение и не выбирает, что должен делать, так аскет всегда и во всем должен полагаться на мудрость игумена. Ведь может ли быть «что-то более сладостное, приятное и радостное, чем действовать в силу повиновения, а не по капризу или по собственной воле? Жить так значит жить ради Бога, чья воля выражается через посредство настоятеля». Такое полное, идеальное повиновение дает силы сопротивляться «гонениям, не бояться ни царей, ни чиновников, ни борьбы, ни ран, ни тюрьмы, ни изгнания, ни самой смерти», – писал Феодор Студит. «В том, кто не повинуется так, кто постится, молится, бодрствует ночами, живет добродетельно, не имея духа повиновения и не следуя уставу, нет истинного благочестия. Это не настоящий монах, а посторонний среди монахов», – писал он же.

Бедность монаха, как и его повиновение, должна была быть абсолютной. Он не мог владеть ничем – ни рабами, ни полем, ни виноградником, ни быком, ни мулом, ни даже всего одной серебряной монетой, «ибо серебро – отец греха и слуга дьявола», ни даже единственной иголкой – короче говоря, ничем в этом мире. Как монахи могут иметь одно общее сердце и одну общую душу, если они станут различать «мое» и «твое»? Даже одежда и обувь монаха не принадлежали ему: он должен был брать их наугад, никогда не выбирая, там, где они хранились. Когда одежда старела, он не мог сам избавиться от нее. Не владея ничем, он не мог ничего подарить. Он не должен был ничего копить для своих родных; более того, посвятив себя Богу, он становился собственностью Бога. Даже его тело ему не принадлежало:

он больше не мог пользоваться им для дел, принятых у обычных людей.

И не было одежды беднее, чем монашеская, не было пищи проще, чем еда монахов.

Все предметы одежды – ряса, паллий, клобук, наплечник – были из одинаковой грубой шерстяной ткани. Черный цвет всего этого, который осмеивали ритор Ливаний и софист Евнапий и который позже побуждал иконоборцев к жестоким расправам, отличал монахов от остальных людей и этим постоянно напоминал им о необходимости отличаться от них в первую очередь особыми монашескими добродетелями и о том, что монах обязан постоянно каяться и всегда быть в трауре, потому что на земле для него нет праздников. Рясу стягивал черный кожаный пояс, который удерживал ее на талии и собирал в складки вокруг нее, сохраняя тепло и облегчая движения: монах не должен был снимать эту рясу ни днем ни ночью. Обувь была сделана из грубой и жесткой кожи. Во всей внешности монаха должна была быть видна глубочайшая бедность. Святой Василий писал, что монах должен делать по собственному почину то, что плакальщики делают по приказу, и что ряса, прочая одежда и волосы монаха должны быть неухоженными и грязными.