Нежные годы в рассрочку - Анна Богданова

– Ой! Сыночка! И на кого ж ты нас с Авроркой покидаешь! – заголосила Зинаида Матвеевна.

– Гень! А если война снова начнётся, так тебя и на фронт могут?.. – вылетело у Милочки, которая, сидя на кровати, сосредоточенно рисовала его портрет.

– Могут! – с гордостью ответил Кошелев, и Света вторым голосом присоединилась к будущей, возможно, свекрови.

– Ох! Не приведи господи! Если снова война, я не выдержу! – с тяжёлым вздохом проговорила Галина Тимофеевна, а её муж, уже тёпленький, закаркал:

– Др-р-рались по-гер-ройски, по-рррусски два друга в пехоте морской. Один пар-р-ень бы-ыл калужский, дррругой паренёк – костромской...

– Зин, а Зин! Как твой Гаврилов-то поживает? – с интересом спросила Катерина Матвеевна, на что сестра с претензией, силясь перекричать младшего брата, прокричала:

– Я-то откуда знаю?! И никакой он не мой! Я с ним в разводе! Звонит – а я трубку бросаю! Так-то! – Химичка (Галина Тимофеевна), навострив уши, жадно слушала каждое слово золовки.

– Правильно, маманя! Я в армию уйду – близко не подпускай этого Мефистофеля! – заявил Геня.

– А мой Дергач опять за своё взялся! – выпив залпом бокал красного вина, пожаловалась Катя.

– Что такое?

– Не любит он меня! Кажись по бабам шляется! Цельными днями нет его и нет!

– На работе поди! – выступила в защиту Лёни Зинаида.

– Как бы не так! От него «Красной Москвой» за версту несёт! – И младшая сестра безутешно заревела. Моментально ей составила компанию Гаврилова, Света завыла, Ирина Карловна, вспомнив пережитое, тоже захлюпала... Даже Галина Тимофеевна зашмыгала носом и, утирая глаза батистовым платком, прошептала:

– Ах! Девочки, если б вы знали, как я от всего устала!

И девочки, словно по команде, поднялись с мест и удалились в тесную кухню, недавно выкрашенную заботливой хозяйкой белой масляной краской, точно в больничной палате, – поплакать от души, чтоб никто не мешал.

– Ты-то от чего устала? – спросила Зинаида золовку-изменщицу.

– А думаешь, так легко с твоим братом жить? Чуть что, так у него истерика – мол, почему не я с Рейхстага знамя сорвал? И песню эту, одну и ту же, вечно одну и ту же... – Галина Тимофеевна не договорила и заревела пуще прежнего.

– Мой Дергач меня не люблит! А я снова от него беременная! Хоть вешайся! – плакала пьяными слезами Катерина – похитительница единственного рабочего костюма сестры.

– Сколько же я горя-то хлебнула, пока Павлуша по лагерям... – залилась Ирина Карловна от жалости к самой себе.

– А вы все думаете, что я по Гаврилову не скучаю? – вдруг выдала Зинаида, и тело её заколыхалось от рыданий. – Мы с ним, между прочим, одиннадцать годков бок о бок, нос к носу, душа в душу прожили! А что я одна? Ноль без палочки! Женщине завсегда мужчина нужон, иначе она уже никакая и не женщина, а не пойми кто!

– А если и правда война! Генечку-то и убить на фронте могут! – тихо вздрагивая, стенала Светлана.

– Чо это вы тут делаете? Вы ж всех нас в своих слезах утопите! – Василий смотрел на женщин с удивлением. – Да ничего с нашим Генькой не случится – отслужит, как все, и вернётся, женится, детей нарожает! Зин, успокойся!

– Нет, Вася! Тяжело как-то у меня на сердце! Ой, тяжело! – проговорила Зинаида. Но непонятно, почему тяжело было у неё на сердце – из-за проводов сына в армию или от тоски по Гаврилову?

А может, всё-таки действительно материнское сердце способно предвидеть и предугадывать удары судьбы, что в скором времени обрушатся на дитя? Вполне возможно, Зинаида Матвеевна, сама того не ведая, предчувствовала, что ничего хорошего её сыночка в армии не ждёт?

Как ни странно, Геня оказался таким же неудачником, как его дядя – Павел Матвеевич, в меньшей степени, конечно, но всё же. Вместо двух лет в стройбате он отслужил три года, как в морфлоте. И что ему в голову стукнуло взять и дезертировать после десяти месяцев службы? Многим юношам не нравится военная муштра, строгий режим и скудная еда, но далеко не все отваживаются на такой решительный шаг. Может, на Кошелева повлияло трепетное письмо Светика, что он получил в начале зимы, в котором девица, не стесняясь и не скупясь в словах, жарко признавалась ему в любви:

«...Жить без тебя не могу, – писала она круглым старательным почерком твёрдой четвёрочницы. – Каждую ночь ты мне снишься! Тоскую жуть как! Хожу сама не своя – всюду ты мне, Генечка, мерещишься. Никак не отпускает меня чувство, что ты рядом со мной сидишь и целуешь в губы, долго и... Ну как обычно и т.д. и т.п.», – в подтверждение своей безумной любви Светлана запихнула в конверт фото, где она неотрывно и, стараясь не моргнуть нечаянно, попыталась передать во взгляде на объектив всё своё – такое огромное, чистое и страстное чувство. Прочитав письмо, Геня ходил по части как неприкаянный – нежность, непреодолимое влечение и какое-то новое, ещё неизведанное доселе волнение охватило его. А на следующий день он не вернулся в часть после увольнительной, Геня рванул не куда-нибудь, а в славный подмосковный город Ногинск. И что самое интересное, он почти сумел добраться до объекта своего вожделения. Но почти, как известно, не считается!

Кошелева по иронии судьбы взяли на той самой платформе, где за месяц до армии он отчаянно дрался с несправедливо осуждённым бывшим зэком и где его новому, модному плащу пришёл конец. Со Светиком Геня так и не повидался – его скрутили, повязали и отправили обратно. По приезде в часть то ли на нервной почве, то ли от чрезмерного количества сгрызенных в товарном вагоне семечек, которые он стибрил вместе с трёхлитровой банкой у зазевавшейся старухи в драной телогрейке и платке, повязанном поверх мужниной шапки-ушанки, то ли так уж на роду было написано, у Кошелева открылись дикие боли в правом нижнем отделе живота – так, что казалось, кто-то методично, с поразительной систематичностью шпыняет в это место финкой.

Дезертира немедленно поместили в лазарет. Коренастый доктор с блестящими, живыми глазами тут же поставил диагноз – воспаление червеобразного отростка слепой кишки, то есть аппендикса.

– Срочно в операционную! – распорядился тот, и вскоре Геня уснул с маской хлороформа на лице.

Невозможно в точности предположить, каким образом Кошелеву помог его так кстати возмутившийся аппендикс. Но, быть может, его побег из части обернулся бы куда как хуже, чем ещё один штрафной год службы в стройбате?

Итак, Геня вернулся ровно через три года и сразу же, не заходя домой, рванул в Ногинск, к Светлане, которая вот уж как одиннадцать месяцев не баловала его письмами с пламенными признаниями в любви и вложенными в конверт фотографиями с томными, прямо скажем, «хотящими» глазами. «Это она оттого не пишет, что боится, как бы я снова из части не удрал», – так рассуждал Кошелев. Он свято верил, что девушка честно ждёт его, дабы по возвращении официально зарегистрировать нежные отношения. У Гени и в голове не было мысли, что его невеста вдруг может оказаться чьей-то женой.