Тэртон Мандавасарпини был сумасшедшим - Анна Цендина

– Знаю. Всё. Понял. Пошел.

– Возьми с собой кого хочешь. Можешь дхармапал39 взять, можешь альбинов40 или чудхуров.

– Владыка, я возьму с собой двух мамо41. Тех, с которыми на прошлое задание ходил. Они девки ушлые, понятливые, не подведут.

– Ну, как хочешь.

На месте. Знакомство с учеными. Как поступить?

– Лариса Сержиковна! Там к вам какой-то монгол рвется. Одноногий. Страшный. С ним две девицы, ужас какие. Лохматые, и груди у них – прости господи – у одной свешиваются, а у другой вообще на плечах лежат. Пойдите разберитесь!

– Так а я что? Вон у нас сегодня все начальство тут.

– Ну я не знаю, кто-то пусть пойдет и поговорит с ними, – дежурная начала сердиться. – Они же ни бе ни ме, а я тоже не сильна в ваших языках. Стоят там, прыгают, лопочут что-то, мне аж страшно.

– Зиночка, пойдем вместе. А то мне одной неприятно на груди свешивающиеся смотреть. Вот у меня на даче недавно соседка пришла. Говорит, у нее на крыше сидит что-то. Я говорю: «Что?» Отвечает: «Что-то!» Я не привыкла, чтобы было непонятно. Пошла посмотреть. А там ей на крышу заяц залез. Слезть не может. Спрятался, а уши торчат.

– Ты это к чему?

– Ну, уши тоже на грудь похожи…

– О господи…

– По себе всех не суди, – это уже была Изольда Дмитриевна.

– В смысле?

– В том смысле, что я, ха-ха, может, на что-то более основательное претендую, чем уши зайца…

– Ну вы идете или нет?

– Идем-идем.

Около вахты никого не было.

– Я их на улицу выгнала. Очень уж они тут бешено вели себя, – объяснила дежурная.

На Дворцовой набережной, по которой в свое время разъезжали в карете цари и сановники, гуляли Пушкин и Державин, где жили Орбели и Тарле, происходило что-то странное. Во всяком случае, японские туристы опасливо отстранялись от окон автобусов, проезжая мимо. Одноногий человек восточной наружности нервно курил, подпрыгивая и подскакивая на этой единственной ноге. Мимо него туда-сюда с визгом носились две женщины с распущенными волосами, вываленными языками и длинными голыми грудями.

– Эй, пойдемте! – крикнула Изольда Дмитриевна. – Она долго жила в Бурятии и была самой смелой, а кроме того, страдала небольшой глухотой, поэтому не слышала визга двух мамо и была шокирована в меньшей степени. Лариса Сержиковна и Зинаида Вольдемаровна застыли и стояли некоторое время полными истуканами.

– У нас с голыми грудями не ходят. У нас их убирают внутрь, – наставительно сказала Изольда Дмитриевна, вновь проявляя свою смелость, когда монголы зашли в кабинет и сели вокруг большого стола.

Мамо стали послушно запихивать свои груди внутрь парчовых дэли. Было видно, что они делают это с трудом, все равно как папуасы надевали бы модельные туфли впервые в жизни.

«Ой-йо», – подумал тийрэн Бадма, рассмотрев трех хозяек кабинета. Вообще-то, он рассчитывал на свое мужское обаяние в этом непростом деле. Несмотря на его одноногость, оно его никогда не подводило. Но тут обаяние было применять некуда. Три женщины были в возрасте его тетушки, с которой Эрлик ходил на Гэсэра. Да и видом от нее не особо отличались. Концепцию следовало немедленно менять.

– Пожалуйста, пейте чай, – любезно предложила Зинаида Вольдемаровна. – Есть бублики. У нас сегодня присутственный день. Как хорошо, что вы пришли именно сегодня. Девочки! Идите сюда! Попейте чаю с нашими монгольскими друзьями.

Вылезли из своих норок девочки.

«Уф!» – облегченно вздохнул тийрэн Бадма. Концепцию можно было возвращать.

– Здравствуйте, меня зовут Маленький Цыдыпчик, – сказала одна, выглядывая из-за плеча Ларисы Сержиковны.

«Странное имя», – подумал Бадма.

– А уйгуроведам чаю дают? – спросила другая, длинная и немного ломанная.

– Сайн байна уу, я – Мидасонов, – представился молодой человек. «Если что, его возьмет на себя мамо Цэцгэ, она справится», – прикинул Бадма.

– Мы ищем одну книгу, – приступил к делу тийрэн Бадма. – Арья-пратью-панна-буддха-саммукха-вастхита-самади-нама-махаянасутру.

– Чего? Какую сутру? – хором спросили все.

– Арья-пратью-панна-буддха-саммукха-вастхита-самади-нама-махаянасутру, – устало повторил Бадма. – На монгольском языке. Наша Академия наук очень хочет ее изучать.

– А бичиг42 у вас есть? – спросила Лариса Сержиковна.

– Какой бичиг?

– Такой. Без бичига у нас нельзя. Мол, ваша Академия просит разрешить…

– А! Есть, есть, – воскликнул Бадма. Взмахнул рукой, и в ней тут же оказалась бумага. На ней прямо золотом было написано, что Академия наук просит разрешить.

– Вот, другое дело, – довольно почесала кику Лариса Сержиковна.

– Посидите. Мне как раз надо к Марине Теодоровне. Заодно и подпишу, – Зинаида Вольдемаровна выпорхнула из кабинета. Подол бархатной юбки, отороченный веселенькой бахромой, метнулся вслед за ней. Дурман цветочных духов облачком завис среди шкафов. Каблучки весело протуктукали по паркету.

«Собственно, что это я? Дело есть дело. Если что, в этом направлении тоже можно поработать», – подумал Бадма.

В хранилище. Мужское поведение. Бадма и Юлечка плачут

– Вот! Все подписано! Мидасончик, отведите наших друзей к Юлечке, – появилась благоуханная Зинаида Вольдемаровна, помахивая бичигом.

Мидасончик отвел. Юлечка была в берете. Это привело Бадму в трепет.

Монгольская манера ухаживать за женщинами отличается от европейской, к которой в целом относятся и российские нравы. Она более резкая и прямодушная. Конечно, телевизор, кино, интернет стирают эти грани. Но Бадма придерживался старой монгольской школы. Он прижал Юлечку к шкафу, затем уронил на стремянку и немного придушил. Последнее относилось к его личным наработкам.

Пока Юлечка хватала ртом воздух и билась в объятиях Бадмы, две мамо залетели в зал фонда. Краем глаза Юлечка видела, что они носятся между шкафами, время от времени прижимаясь и прилипая к ним. Иногда перелетали из ряда в ряд и снова льнули к шкафам. Это было странно и тошнотворно. Юлечка решила, что у нее повредился мозг, и начались галлюцинации, тем более что поступление воздуха строго дозировалось Бадмой. Дозы были так умело срежиссированы, что Юлечка воспринимала каждую дозу как подарок и благодарно взирала на страшную рожу гостя.

Бадма же и сам был на краю безумия. Его сводил с ума Юлечкин берет. Во-первых, он был малиновый. От этого цвета у Бадмы все волоски на теле вставали дыбом. Во-вторых, запах! Говорят, что человека тревожат запахи, которые ему что-то напоминают. Нет, запаха, исходящего от берета, Бадма не знал, это точно. «Нотки корицы? Новозеландский табак? Лаванда?» – гадал он и не находил ответа. Но то, что этот запах будет преследовать его всю его долгую тийрэнскую жизнь, было ясно уже сейчас.

Тут к нему подлетели мамо и хором доложили, что ничего не нашли.

– Тепла нет. Нигде. Вообще. Даже железные штуки под окнами и те холодные. Сутры здесь нет, – Цэцгэ