Луна, луна, скройся! - Лилит Михайловна Мазикина

имя не откликается. Это не мешает ей быть очень славным человеком.

— Да? А я думала, вы не любите девушек, — обращаюсь я к Ференцу. Он хихикает:

— Я не люблю с ними спать. Это немножко не одно и то же.

— Надо же, — глубокомысленно замечаю я.

Эльза появляется снова, уже с подносом, и ставит на столик возле моего кресла бутылку, бокал и тарелку. Рядом она кладёт медицинские трубочки с иголкой, отставляет поднос куда-то за кресло Ференца и непринуждённо садится на колени у наших ног.

— Позвольте, — Батори открывает бутылку и наливает мне вина. Не успеваю я поднести его к губам, как он уже вскрывает упаковки иголки и трубочки. Пара ловких движений, и игла торчит из вены на протянутой руке Эльзы, а вампир, чуть наклонившись, делает медленные, мелкие сосуще-глотательные движения, обхватив губами свободный конец трубочки. Я чуть не роняю бокал.

Эльза смотрит на меня прозрачными серыми глазами и говорит хрипловато-мальчишечьим голосом:

— Всё хорошо. Я не зачарован, я так работаю.

— Мой юный товарищ полностью поддерживает идею мирного сосуществования, — поясняет Ференц. — И, кстати, если в наших краях вам понадобится кровь вампира, я всегда к вашим услугам. Просто по-приятельски.

— Э… спасибо, — выдавливаю я. — Но я ещё Густава не доела.

Улыбка Ференца становится несколько натянутой.

— Он убил двенадцатилетнюю девочку, — с вызовом продолжаю я. — Велев не сопротивляться, но оставив в сознании.

— Хм, да? Надеюсь, на вкус он лучше, чем по характеру.

— Лили, вы лучше закусывайте, — советует Батори, вынимая изо рта трубочку и распрямляясь. Эльза тут же ловко меняет «соломинку», и теперь её кровь потягивает Ференц. По трубочке поднимается жидкость, похожая по цвету на малиновое варенье. Эльза спокойно смотрит на склонённую голову вампира-поэта. Я немного нервно набиваю рот колбасной нарезкой. Интересно, как они рассчитывают порции? Мне так и видится, как побелевшая Эльза валится на ковёр. Но вскоре и Ференц отстраняется и осторожно вынимает «прибор». Девушка тут же вытаскивает откуда-то из столика ватку и протягивает её хозяину дома. Тот аккуратно плюёт на белый комочек, и Эльза прижимает его к кровоточине.

— Чтобы зажило без отметины, — объясняет она, перехватив мой заинтересованный взгляд. Я с умным видом киваю и отхлёбываю вина. Ференц тем временем наклеивает поверх ватки пластырь.

Когда Эльза уходит с подносами на кухню, я интересуюсь:

— А о чём пишут вампирские поэты?

— Поэты всех мастей пишут на одни и те же вечные темы, — чуть расслабленно отвечает белокурый упырь. — Любовь, перипетии жизни, вечные вопросы бытия, что-нибудь по случаю… Бывают, как бы так сказать, зацикленные поэты. Которые признают, например, только политику. Я же редко себя ограничиваю, хотя предпочтение отдаю, конечно, тонким переживаниям. Вы понимаете по-венгерски?

— Не то, чтобы так уж хорошо.

— Жаль. А по-немецки я не пишу. Венгерский гораздо поэтичнее, после него никакой другой не кажется пригодным для чего-то более глубокого, чем просто рифмовка.

Спроси меня, и я бы отдала предпочтение гораздо более гибкому галицийскому, но я решаю пока оставить это мнение при себе.

— Ну, раз я не могу развлечь вас стихами, может быть, вы развлечёте нас цыганским романсом? — предлагает Ференц. — Дружочек! Принеси, пожалуйста, гитару.

— Какую именно? — уточняет, появляясь в дверях, Эльза.

— Если есть, шестиструнную, — прошу я. Этой зимой я решила научиться, наконец, играть на «испанке». Правда, пока выучила только две песни.

Взяв в руки гитару, я провожу по струнам, прислушиваясь. Инструмент настроен отлично, и я пробегаюсь пальцами в стилизовано-испанском переборе. Дав затихнуть тревожной, медлительной мелодии, я беру первые аккорды:

Луна в жасминовой… шали…

Ференц выпрямляется и кидает странный взгляд на Батори. Тот будто не замечает, смотрит на меня с самым светским выражением лица.

Спустилась в кузню… к цыганам…

— вывожу я, чувствуя, как рождаются и звенят в голосе медные ноты. Полуосознанно я подражаю неизвестному мне певцу с диска в апартмане Батори:

И смотрит, смотрит ребёнок,

И смутен взгляд мальчугана…

Песня привычно захватывает меня, прожигает, я забываю о Ференце, Батори, Эльзе, о самой себе и плачу вместе с безымянным цыганёнком:

— Луна, луна моя, скройся!

Тебя украдут цыгане —

Они возьмут твоё сердце

И серебра начеканят!

И лукавая, горделивая луна откликается у меня из горла глубоким женственным голосом:

— Не бойся, мальчик, не бойся.

Взгляни, хорош ли мой танец?

Когда вернутся цыгане,

Ты будешь спать и не встанешь…

Струны отзываются всё яростнее, и слова кружатся в стремительном, тревожном ритме:

— Луна, луна моя, скройся!

Тебя украдут цыгане —

Они возьмут твоё сердце

И серебра начеканят!

— Не бойся, мальчик, не бойся!

Взгляни, хорош ли мой танец?

Когда вернутся цыгане,