В объятьях богини раздора - Елена Настова

На руки Ивану выпало шёлковое кашне жемчужно-серого цвета. Сердце захлебнулось кровью, но спустя минуту он вспомнил, что это кашне Наталья подарила ему в прошлом году. Иван закрыл дверцу шкафа и выдвинул ящики. В пяти ящиках не нашлось ничего подозрительного. Жизнь женщины, которая является твоей женой, сосредоточена на тебе и доме – вот что говорили ему вещи. Иван снова открыл шкаф – вспомнилось, что, когда он шарил по вешалкам, там, за одеждой, в углу шкафа, ему почудился свёрток. Он раздвинул ряды вешалок: точно. Тугой свёрток, замотанный тканью, втиснут в пакет, засунут за длинную шубу и ещё прикрыт сверху стопкой одежды, вышедшей из употребления. Что это может быть? Ещё несколько неизвестно откуда взявшихся платьев для «особого случая»?

Дрожащими от осознания преступления руками Иван вытащил содержимое пакета на кровать. Развернул слои ткани, вытряхнул за углы наволочку, которая служила внутренней упаковкой, – и что же?

Мягкой кучкой упали перед ним ползунки и распашонки. Крошечные чепчики с кружевными краями, затейливо связанные башмачки кукольного размера, – всё это ударило по глазам простодушной расцветкой, заглянуло в душу наивной бесхитростностью Натальиных страстей и определённостью её мук. Укором легли маленький серебряный крестик на шнурке, в магазинной упаковке, и чёрная щепка, в которой Иван по внезапному озарению узнал лучину от иконы святой Матроны, из обители, куда они ездили полтора года назад.

Потрясённый, он разглядывал вещи и не мог собраться с мыслями. «Почему это производит на меня такое впечатление? – спрашивал он себя. – Я знаю, что дети у нас не получаются, для меня это не открытие; так почему же?» Потому, отвечал ему внутренний голос, что Наталья покупает детские вещи и прячет их от тебя – из суеверия? Из-за того, что разуверилась в тебе? Из-за того, что для неё это очень личные страдания?

Одной из любимых тем Натальи были фантазии на тему, каким замечательным отцом был бы Иван. Она считала, что дочка вила бы из него верёвки, а с сыном Иван держался бы строго и заботливо, словно мутировавшая курица. «Почему курица?» – спрашивал немного задетый сравнением Иван. «Курица-мутант, – убеждённо повторяла Наталья, – курица укрывает своих детей крыльями от холода и непогоды и бросается защищать их от коршуна и кошки; а мутант потому, что какая же ты курица?» Ивану это объяснение казалось нелепым. Он смеялся, а Наталья сжимала губы; для неё за этим сравнением стоял только ей понятный образ, возможно, образ уюта и самоотверженности.

Ивану никогда не приходилось долго общаться с детьми – студенты не в счёт, – и он не знал, какие черты он олицетворяет в своём отношении с ними. Коллеги время от времени приводили на работу, а иногда даже и к ним домой своих детей. Иван с удовольствием с ними занимался, но ведь это были чужие дети. Он старался наводящими вопросами узнать, что любит ребёнок, как живёт, чем интересуется, после этого разговорить маленького собеседника не составляло труда. Все вокруг, включая Наталью, восхищались, как легко получается у Ивана установить контакт с детьми. Они считали, что у него талант воспитателя.

На самом же деле с детьми он чувствовал себя неловко; так, будто он их обманул, и они вот-вот должны были догадаться об этом. Он пытался представить, каким его видит ребёнок, и невольно вспоминал своё детское восприятие взрослых в том возрасте, когда «двадцать пять лет» слышится как «без пяти минут старость». Взрослые казались ему тогда потрёпанными людьми, крепко впаянными в рамку скучных забот. Став взрослым, он понял, что взрослая жизнь имеет и другую, важную и интересную, сторону, у него произошла коррекция представлений. Но в возрасте восьми лет Иван, оказавшись втянутым в диалог со взрослым, прятал глаза, чтобы собеседник не заметил в них притворства. Фальшивое внимание, искусственное выражение доверия, распахнутые глаза, которые умиляли незамутнённой чистотой, в то время как его взгляд регистрировал морщинки разочарования в углах губ, усталые веки, смирившиеся с тяготами жизни кисти рук, изъяны тела; и он, наверное, так же выглядит сейчас, когда ему невыносимо тяжело.

Конечно, он хотел, чтобы у них с Натальей был ребёнок. Сын. Или дочь. Но в нём не было того надрыва, который он чувствовал в Наталье. Возможно, потому, что она – женщина, а он – мужчина, но может быть, и оттого, что он давно допустил в свою голову мысль, что они бездетны, а Наталья такую мысль гонит. Она не хочет рассматривать вопрос усыновления чужого ребёнка. Не хочет даже добиваться ЭКО – экстракорпорального оплодотворения, в котором медики отказали им под предлогом, что с репродуктивной функцией у обоих полный порядок! Ждите, сказали врачи, беременность обязательно наступит… И Наталья решила ждать.

Иван тяжело вздохнул и поднялся с кровати.

Тот день запомнился Ивану как ещё одна точка в графике развала. Вечером Наталья вернулась домой в хорошем настроении и даже пыталась шутить, передавая истории, случившиеся у неё на работе, но Иван был совершенно выбит из колеи, он только и мог, что отвечать жене односложными репликами, пока наконец она не посоветовала принять противовирусное и лечь спать. Слушая в темноте её ровное дыхание, он думал о том, что, узнай Наталья о Кристине, она наверняка заподозрит его в измене – и как не права будет! А он из-за ноутбука и шкафа, из-за найденной им детской одежды и впрямь чувствует себя преступником. Он пересёк черту невиновности, от его хвалёной выдержки не осталось и следа.

На следующий день, когда он, замотав спину широким шарфом, просматривал электронную почту, позвонил ректор Русско-немецкого центра. Он сообщил, что вопрос о модернизации Центра, который Иван готовил больше полугода, могут исключить из повестки празднования Дня сотрудничества.

– Вам надо срочно ехать в департамент, – сказал ректор. – И боюсь, что департаментом дело не закончится. Не пришлось бы ехать в министерство.

«Только не сейчас, – подумал Иван, – будущее Центра!..» Но умом он понимал, что положение надо спасать, и спасти его можно, только если собрать силы, и именно сейчас. «Какие силы? Где их взять?» Он чувствовал себя обесточенным, пустым, как сдутый воздушный шарик. На поддержку Натальи в нынешней ситуации рассчитывать не приходилось. Иван лихорадочно искал внутри себя резервы энергии. Собрав волю, позвонил в департамент. Ему назначили встречу: завтра, в пять вечера.

Весь день и утро следующего дня он готовился к разговору с директором департамента. Выписал на отдельные листы доводы в пользу реформирования Центра. Оформил небольшую презентацию, показывающую перспективы развития Центра, в случае если реформа будет одобрена. Ещё раз проверил расчёты затрат и показатели экономического эффекта. И, наконец, предпринял массу усилий для того, чтобы выглядеть здоровым, – и всё это для того, чтобы, приехав на следующий день, узнать, что директор департамента уехал на совещание в далёкую область!

– Срочный вызов – приёмная губернатора, мы не успели предупредить, – смущённо извинялась молоденькая секретарша.

– Ничего страшного, – чувствуя, как его разрывает разочарование и боль в спине, утешил девушку Иван.

Домой он поехал другим маршрутом. Вместе с досадой появилось непривычное, даже странное ощущение – он никуда не торопится. Ему не надо спешить ни домой, ни на работу: его нигде не ждут. «Вот с такого вселенского одиночества, наверное, начинается кризис среднего возраста», – невесело пошутил Иван. Почему-то от этой мысли стало спокойнее.