The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

но конституционная монархия была сначала придумана и опробована в Европе, а затем экспортирована в другие части мира. Дать однозначное определение этой категории нелегко, поскольку само наличие писаной конституции не является надежным ориентиром для определения того, как обстоят дела на практике. Случаи, когда королевская воля обладала высшей силой во всех сферах политики, относительно просты: тогда говорят о "самодержавии", имея в виду наполеоновскую Францию 1810-1814 годов (хотя и тогда существовали представительные органы) и, прежде всего, Россию до 1906 года и Османскую империю 1878-1908 годов. "Абсолютизм же означает, что сословия выступают в качестве силы, ограничивающей королевскую волю, а монарх, как правило, менее активно участвует в политике, чем откровенный самодержец. Такие условия существовали в Баварии и Бадене до 1818 года и в Пруссии до 1848 года. В случае их восстановления после периода либерализации правильнее было бы говорить о "неоабсолютизме"; примером может служить Австрия 1852-1861 годов, представлявшая собой, по сути, форму бюрократического реформаторского деспотизма с либеральными тенденциями. В группе правовых государств историки предпочитают различать монархический и парламентский конституционализм: первый предполагает хрупкое равновесие между монархом и парламентом, которое может нарушиться в любую сторону, а второй не оставляет сомнений ни в теории, ни в практике, что суверенным является только парламент. В этом случае монарх правит в парламенте как король, но он (или она) не управляет.

Парламентский суверенитет, настолько сильный, что даже исключал самостоятельную роль конституционного суда, созданного по образцу Верховного суда США (полноценно функционирующего с 1801 г.), был британской особенностью, которой никто в XIX в. не следовал за пределами империи: особый путь, не поддающийся экспорту. Только Британия окончательно преодолела конституционный авторитаризм, который все еще витал в атмосфере континентальной Европы как поздний эффект абсолютизма. Только там, в стране без писаной конституции, не позднее 1837 года (год вступления Виктории на престол) стало ясно, что монарх должен соблюдать конституцию даже в кризисные времена. Виктория была одной из самых прилежных королев в истории: она прочла горы законов, была в курсе всех возможных дел и позволяла себе высказывать мнение практически по каждому политическому вопросу. Но она воздерживалась от вмешательства в политику сверх обычного и не выступала против мнения большинства в парламенте. Как и у ее современных потомков, у нее была небольшая свобода действий при назначении правительства, если результаты выборов или ситуация с лидерством в политических партиях были неясны, но она очень неохотно пользовалась ею, и это никогда не приводило к чему-либо, что можно было бы назвать конституционным кризисом. У королевы Виктории были доверительные отношения с некоторыми "своими" министрами, особенно с лордом Мельбурном и Бенджамином Дизраэли. Однако премьер-министром на протяжении четырех сроков правления был человек, которого она лично совсем не любила: Уильям Эварт Гладстон. Избежать общения с ним у нее не было никакой возможности.

Об "абсолютности" монархической системы можно судить по тому, насколько премьер-министр выступает арбитром и инициатором в политической жизни. В царской империи, например, этого не было. Бисмарк, который, будучи первым министром Пруссии, жаловался на недостаточный контроль над другими министрами, вписал усиление роли канцлера в конституцию Рейха 1871 года. Но только в британском варианте кабинетного правительства, постепенно сформировавшемся со времен правления Вильгельма III и Марии II (1689-1702 гг.), положение премьер-министра стало неоспоримым. В XIX веке, как и сегодня, парламент выбирал из своей среды главу правительства, который, будучи уверенным в том, что за ним стоит парламентское большинство, мог уверенно действовать в отношениях с монархом. В то же время кабинет в целом был подотчетен парламенту; монарх не мог перечить ему, увольняя премьер-министра или любого другого члена кабинета. На кабинет распространялся принцип коллективной ответственности, в силу которого его решения, принимаемые большинством голосов, были обязательны для всех. Министр, не согласный со своими коллегами, мог свободно высказывать свое мнение на заседаниях кабинета, но за его пределами руки были связаны дисциплиной кабинета. Таким образом, кабинет фактически становился самым сильным органом государственной власти - оригинальный способ обойти дуализм парламента и монарха, характерный для конституций стран континента. Кабинетное правительство стало одной из самых значительных политических инноваций XIX века. Только в ХХ веке оно вышло за пределы британской цивилизации.

В парламентской монархии, особенно в Великобритании, где действует избирательная система "первого выбора", парламент в идеале может служить эффективным механизмом отбора лидеров. В Великобритании XIX века редко можно было встретить действительно некомпетентную исполнительную власть - еще одно преимущество в конкурентной борьбе с другими странами. Сила парламента и правительства проявляется и в том, что личность монарха относительно малозначима. Великобритания никогда не подвергалась суровому испытанию в этом отношении: после 64 лет пребывания на троне Викторию в 1901 г. сменил ее сын Эдуард VII (р. 1901-10). Германскому рейху повезло меньше, поскольку в его конституции личность монарха имела гораздо большее значение. Хотя роль Вильгельма II (1888-1918 гг.) не стоит преувеличивать или, более того, демонизировать, его многочисленные публичные выступления и политические интервенции редко приводили к конструктивным результатам.

Вопреки устойчивой легенде, проблема престолонаследия в Европе решалась не обязательно более рационально, чем в Азии, где практика предавать смерти младших братьев при вступлении монарха на престол осталась в прошлом. Единственное преимущество Европы заключалось в том, что если новую династию приходилось импортировать из одной страны в другую, то она могла опираться на большой резерв правящих домов и высшей знати, способной играть роль при дворе. Такой взаимообмен был неизбежен при создании монархических государств, таких как Бельгия и Греция, а королевские дома, например Саксен-Кобургский и Готский, служили надежными поставщиками династических кадров. Подобная мобильность отсутствовала в Азии, где принцы и принцессы просто не перемещались по континенту. Поэтому правящие династии должны были найти способ самовосстановления. В XIX веке в пользу монархии как государственной формы на всей планете говорило то, что люди, занимавшие престол в одних из самых значимых стран мира, не испытывали недостатка ни в энергии, ни в опыте: Королева Виктория в Великобритании и Британской империи (1837-1901 гг.), Франц Иосиф I в Австрии [Венгрии] (1848-1916 гг.), Абдулхамид II в Османской империи (1876-1909 гг.), Чулалонгкорн в Сиаме (1868-1910 гг.), император Мэйдзи в Японии (1868-1912 гг.). В тех случаях, когда формально могущественный, но лично неспособный монарх выбирал слабых министров, как это сделал в Италии Виктор Эммануил II (1861-78 гг.), этот институт не смог реализовать свой потенциал.

 

Новая монархическая мода: Королева Виктория, император Мэйдзи, Наполеон III

Определенное возрождение монархии, связанное с выдающимися "викторианскими" правителями, противостояло общемировому упадку в основном на уровне символической политики. Это происходило в