Никогда_не... - Таня Танич

Никогда не пропадайте без следа.

После того, как вернётесь, вас могут ожидать не самые приятные сюрпризы.

Первое, что бросается мне в глаза, едва мы возвращаемся в усадьбу — это активные приготовления к вечере-гулянке. Несмотря на мою убеждённость, что в поселках, похожих на этот, народ просыпается с рассветом и ложится спать с заходом солнца, сегодня хутор решил жить ночной жизнью. А, может, мои представления о привычках этих людей слишком стереотипны, и впереди ждёт ещё немало сюрпризов.

— О! Тусе! — радостно объявляет Вэл, глядя, как в беседках, где днём отдыхали гости ипподрома, сейчас хлопочут, раскладывая овощи и нарезки, местные хозяйки. Совсем рядом, под большим навесом уже успели поставить столы, крытые скатертями, вокруг которых туда-сюда бегают мальчишки-подростки и молодые девушки — все они носят какие-то банки, крынки, соленья. Особо бурное оживление вызывает появление румяного мужчины, несущего в руках огромные бутли со странным содержимым — и я понимаю, что это та самая сивуха, о которой много раз рассказывала мне Наташка и которой Оляна собралась сегодня насвинячиться до валяния в подсолнухах.

Еще пара человек вытаскивают какое-то мудреное приспособление и подключают его во дворе, после чего вспыхивают дополнительные лампы и фонари, освещающие все ярко, как днём.

— Вот это они зря, — язвительно комментирует Вэл. — Зря еще один генератор принесли. Темнота — друг молодёжи!

Сидя на Ляме и оглядывая происходящее, он похож на молодого графа из исторических фильмов, въехавшего в свои наследные владения. Правда, как только на горизонте появляется истинный хозяин, Вэл сникает и начинает испуганно оглядываться.

Непонятно почему, его так смущает Гордей Архипович — не считая небольшого выпада в сторону «Василя» за нежелание жениться, от него не было больше ни одного агрессивного шага. Вот и сейчас глава рода перебывает в самом благодушном настроении — это видно по его распущенному, не так гладко зачёсанному назад чубу, по прищуру, с которым он оглядывает происходящее — довольному и ироничному, а не острому, как с утра — и по тому, как расслаблено он выдыхает дым из самой настоящей трубки, на которую, приоткрыв рот, таращится Вэл.

Меня эта трубка давно не удивляет — подозреваю, что если Гордей Архипович и начал курить ее из желания покрасоваться, то с годами привык к ней — ведь более крепкого и забористого табака не бывает ни в одних сигаретах, даже без фильтра.

Посмеиваясь про себя, вспоминаю, как подростками мы с Наташкой стащили кисет и запасную трубку Гордея Архиповича и пробовали раскурить ее тайно, на балконе, пока глава семейства, гостевавший у дочери, отправился вместе с ней на рынок для каких-то важных закупок. Дядю Борю взяли с собой, как всегда, для вида, как и одну из младшеньких, Алевтину. Нина побежала на очередное свидание, а двухлетний Артурка раз за разом просыпался и голодный орал из дальней комнаты, пока мы с Наташкой, выкатив от натуги глаза, давились дымом, сипели, хрипели, пытались сделать хоть одну полноценную затяжку, но сдались только с десятой попытки.

Закономерно решив, что Гордей Архипович не человек, а змей горыныч во плоти, раз может вдыхать такой жуткий дымище, мы спрятали трубку в чехол, как и все принадлежности к ней, стараясь сохранить тот же самый порядок — но хозяин в минуту вычислил, что кто-то трогал его собственность.

Под нагоняй тогда попала ни в чем невиновная Нина.

— Узнаю, шо смолишь — зашью рот так, шо й пикнуть не сможешь! — грозился Гордей Архипович, стуча по столу кулаком, пока посуда на нем звенела и подпрыгивала.

— Это не я! — рыдала Нина, прикрывая рукой губы, ни капли не сомневаясь в том, что все эти угрозы могут быть приведены в действие.

— Узнаю, шо хтось из твоей соплячни трогав кисет — руки поотрываю!

Нина клялась и божилась, что это не она, и ни один из ее кавалеров, пока мы с Наташкой, то краснея, то бледнея от ужаса, малодушно надеялись, что правда никогда не всплывет. Сидя вечером на лавочке у подъезда, мы тянули жребий и бросали монетку, стоит ли признаться, а заодно и прикидывали, кому из нас оторвут руки, а кому зашьют рот.

После мы дали друг другу клятву на крови, что эта тайна умрет вместе с нами, и теперь у нас круговая порука и связаны мы ею навсегда.

Все еще улыбаясь от этих мыслей, я возвращаюсь в настоящее, понимая, что жизнь — странная штука, и никогда не предугадаешь, как и с кем тебя повяжет круговая порука, и какие ещё тайны придётся скрывать, надеясь, что никто и никогда о них не узнает.

— Поля! Василь! — зовёт нас Гордей Архипович. — Ходить сюда! Де вас черти носили, аж до самой темноты… Маринко! Давай уже, заводь Ляму, дай коняке отдых!

Вэл, вздыхая от волнения, начинает слезать с лошади, вцепляясь ей то в узду, то в гриву, от чего она недовольно и обиженно ржёт.

— Ну, ну, тихо, тихо я сказала! Не мучь ее! — прикрикивает на него всегда добрая и покладистая Марина. — Давай руку мне. Руку давай, говорю, помогу слезть! Та не трясись ты, не свалишься!

Вэл, наконец, соскакивает на землю и как-то недоверчиво оглядывается, будто не веря, что снова стал человеком, «обычным пешкарём» и снимает свой шлем, желая быстрее вернуть себе бравый ковбойский образ.

— Ну шо, Поля? — снова обращается ко мне Гордей Архипович, пока я, наблюдая за приготовлениями, подхожу ближе. — Багато наснимала?

Ох, чёрт… Черт, черт! Я же сама наплела ему, что приехала сюда как фотокорр, и за полдня — ни одного снимка, мало того — камера так и осталась в бардачке машины Артура! И передо мной снова встаёт выбор, как двадцать лет назад — сказать ему правду или наврать. Теперь я понимаю, о чем говорила, Наташка, упоминая деда: «Он еще всем фору даст!». Ни одного намёка на то, что Гордеев-старший с годами утратил остроту смекалки, я не вижу.

Мне и сейчас кажется, что это не праздное любопытство, а проверка, очередной вопрос, от ответа на который будет зависеть мое положение здесь. Внимательно глядя в его чуть поблекшие, но со следами густой синевы, как у всех в семье, глаза, я понимаю, что и без того вру ему по-крупному. И усугублять ситуацию по мелочам не хочу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ничего я не наснимала, Гордей Архипыч. Ни-че-го, — с искренним сожалением говорю я, разводя руками, пока он долго смотрит на меня, а потом улыбается в усы.