Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини

столь любезны передать маркизу мою просьбу, я прикажу подать воды и вымою руки прямо при нем.

— Но что же мне ему сказать? Как… какими словами можно передать такую просьбу? — Тетушка была в ужасе.

— Будьте искренни с ним, сударыня, — в конце концов, это легче всего. Скажите ему, что, какой бы грязной ни была его жизнь в прошлом и какой бы грязной он ни намеревался сделать ее в будущем, он должен хотя бы стремиться к чистоте, когда сватается к девственнице, чистой и непорочной.

Госпожа де Сотрон отпрянула, зажав уши, и на ее красивом лице выразился ужас, а мощная грудь бурно вздымалась.

— О, как вы можете? — задохнулась она. — Как вы можете употреблять такие ужасные выражения? Где вы им научились?

— В церкви, — ответила Алина.

— Ах, в церкви говорят много такого, что… что ни за что не решились бы произнести в свете. Мое дорогое дитя, ну как я могу сказать подобную вещь маркизу? Как?

— Сказать мне самой?

— Алина!

— Ну так вот, следует что-нибудь сделать, чтобы оградить меня от оскорблений. Маркиз внушает мне только отвращение, и, хотя, наверно, стать маркизой де Латур д’Азир — это прекрасно, я скорей бы вышла за сапожника, который ведет себя как порядочный человек.

Алина говорила с такой горячностью и решимостью, что госпожа де Сотрон постаралась справиться с отчаянием и убедить ее. Алина — ее племянница, и брак с маркизом почетен для всей семьи, поэтому надо добиться его любой ценой.

— Послушайте, моя дорогая, давайте все обсудим, — увещевала она. — Маркиз вернется только завтра.

— Да, это так, и я знаю, куда он уехал — или, по крайней мере, с кем. Боже мой, ведь у этой девки есть отец и один недотепа, который собирается на ней жениться, и ни один из них и не думает вмешиваться. Полагаю, они придерживаются того же мнения, что и вы, сударыня, — что у светского человека должны быть маленькие развлечения. — Ее презрение обжигало, как огонь. — Однако, сударыня, вы хотели сказать?..

— Что послезавтра вы возвращаетесь в Гаврийяк. Господин де Латур д’Азир, весьма вероятно, приедет туда, когда освободится.

— Вы имеете в виду, когда догорит эта сальная свеча?

— Называйте как вам угодно. — Как видите, графиня уже отказалась от борьбы с неприемлемыми выражениями племянницы. — В Гаврийяке не будет мадемуазель Бине, и эта история останется в прошлом. Как неудачно, что он встретил ее в такой момент. В конце концов, эта девчонка очень привлекательна, вы не можете это отрицать. Вы должны быть снисходительны.

— Неделю назад маркиз сделал мне официальное предложение. Я дала ему согласие, отчасти идя навстречу желаниям своей семьи, отчасти… — Она замолчала, на мгновение заколебавшись, затем продолжала с глухой болью в голосе: — Отчасти потому, что мне безразлично, за кого выходить. А теперь я хочу отказать ему по причинам, которые изложила вам, сударыня.

Госпожа де Сотрон пришла в ужасное волнение:

— Алина, я никогда вам этого не прощу. Ваш дядя Кантэн будет в отчаянии. Вы не сознаете, что говорите, от чего отказываетесь. Разве вы не понимаете, какое у вас положение в обществе?

— Если бы я не понимала, то давно положила бы конец этому сватовству, которое терпела лишь потому, что сознавала всю важность брака с человеком, занимающим такое положение, как маркиз. Но я требую от брака большего, а дядя Кантэн предоставил мне решать самой.

— Да простит ему Бог! — сказала госпожа де Сотрон, потом заторопилась: — Предоставьте теперь все мне, Алина, и положитесь на меня. О, положитесь на меня! — умоляла она. — Я посоветуюсь с вашим дядей Шарлем. Но только не принимайте окончательного решения, пока не закончится эта несчастная история. Маркиз принесет покаяние, дитя, раз вы этого деспотично требуете, но не посыпать же ему главу пеплом? Вы ведь этого не хотите?

— Я вообще ничего не хочу, — пожала плечами Алина, так что было не ясно, согласна она или нет.

Итак, госпожа де Сотрон имела беседу с мужем. Господин де Сотрон был худощавым мужчиной средних лет, с весьма аристократической внешностью. Он был наделен здравым смыслом. Жена точно описала ему, каким тоном говорила с ней племянница — крайне неделикатным, по мнению госпожи де Сотрон. Она даже привела несколько выражений, которые употребила Алина.

В результате, когда в понедельник днем к замку подкатил дорожный экипаж наконец-то вернувшегося маркиза де Латур д’Азира, его встретил граф де Сотрон, который желал обменяться с ним парой слов, даже не дав тому переодеться.

— Жерве, вы глупец, — таким великолепным образом граф начал беседу.

— Вы не открыли мне ничего нового, Шарль, — ответил маркиз. — Однако на какое именно безрассудство вы намекаете?

Маркиз бросился на кушетку и, устало раскинув на ней длинное изящное тело, взглянул на друга с утомленной улыбкой. Аристократическая красота его бледного лица, казалось, бросала вызов натиску годов.

— Ваше последнее безрассудство. Эта Бине.

— Ах, вот оно что! Фу! Ну какое же это безрассудство — так, эпизод.

— Да, безрассудство — в такое-то время! — настаивал Сотрон. Отвечая на вопросительный взгляд маркиза, он веско произнес: — Алина. Она знает. Я не могу сказать, откуда ей стало известно, но она знает и глубоко оскорблена.

С лица графа сошла улыбка.

— Оскорблена? — тревожно переспросил он.

— Да. Вы же знаете, какая она. Вы знаете, какие идеалы она себе создала. Ее задело, что в то самое время, когда вы к ней сватаетесь, вы заводите интрижку с этой девчонкой Бине.

— Откуда вы знаете?

— Она поделилась со своей теткой. Наверно, бедная девочка в чем-то права. Она говорит, что не потерпит, чтобы ее руки касались губы, загрязненные… Ну, вы понимаете. Представьте себе, какое впечатление произвела подобная вещь на такую чистую, чувствительную девушку, как Алина. Она сказала — уж лучше мне предупредить вас, — что в следующий раз, когда вы поцелуете ей руку, она прикажет принести воды и вымоет ее прямо при вас.

Лицо маркиза вспыхнуло, он поднялся. Зная его бешеный, нетерпеливый нрав, де Сотрон был готов к вспышке, но ее не последовало.

Маркиз отвернулся от него и медленно пошел к окну, склонив голову и заложив руки за спину. Остановившись там, он заговорил, не оборачиваясь, и в голосе его звучали одновременно презрение и тоска.

— Вы правы, Шарль, я глупец, безнравственный глупец! У меня осталось довольно разума, чтобы это понять. Наверно, дело в том, как я всегда жил, — мне никогда не приходилось отказывать себе в том, чего желал. — Тут он вдруг резко обернулся: — О боже мой! Я желаю Алину так, как еще никогда никого не желал. Думаю, что убью