Сарум. Роман об Англии - Эдвард Резерфорд

Ральф решил, что наконец-то наступила долгожданная эпоха перемен.

В 1830 году английский престол занял новый монарх, Вильгельм IV, король-мореплаватель; ирландскому политическому деятелю Даниэлю О’Коннеллу удалось убедить парламент в необходимости уравнять британских католиков в правах с протестантами; герцог Веллингтон ушел с поста премьер-министра, и после двадцати лет бездействия партия реформаторов-вигов вернулась к активной политической жизни.

– Премьер-министром избран лорд Чарльз Грей! – обрадованно вскричал Ральф. – Вот теперь-то начнутся настоящие реформы.

В 1831 году партия вигов внесла на рассмотрение правительства Билль о реформах – событие не менее значимое, чем основание самого парламента. Виги, как и Симон де Монфор, совершенно не предполагали, что делают шаг к созданию истинной демократии. В их намерения не входило предоставлять право голоса всем жителям Великобритании; билль предполагал лишь дать представительство новым городам, возникшим в ходе промышленной революции, упразднить гнилые местечки и наделить правом голоса зажиточных горожан и землевладельцев. Разумеется, рассматривалось и нелепое предложение о предоставлении права голоса всем домовладельцам, независимо от их уровня дохода, – за него проголосовал один-единственный депутат.

– Вполне естественно, что если дать право голоса представителям среднего сословия, то вскоре этого захотят и представители низов, чего ни в коем случае допускать нельзя, – резонно заметил Портиас. – Нет, такой билль утверждать не следует.

Обсуждение билля затянулось на целый год. В конце концов правительство лорда Грея подало в отставку; объявили внеочередные выборы, победа на которых снова досталась вигам.

О билле говорили повсюду. Ральф Шокли, бродя по окрестностям Сарума, глядел на развалины старой крепости на холме и восклицал:

– Прошло твое время, Олд-Сарум! Скоро, скоро упразднят гни лые местечки, проведут реформы на фабриках и в школах!

А вот Портиас хранил упорное молчание и о билле вовсе не упоминал. Поначалу Агнеса не придала большого значения странному поведению каноника. «Все мы с возрастом меняемся», – думала она. Ральфу, по-прежнему сохранившему юношескую горячность, минуло шестьдесят; Франсес с годами превратилась в степенную, замкнутую матрону и во всем повиновалась мужу.

– Не тревожь каноника разговорами о билле, – предупредила Агнеса мужа. – Он человек пожилой, волноваться ему вредно.

Ральф, не встречавшийся с каноником вот уже почти год, со смехом отвечал:

– Портиас после выборов из дому не выходит.

26 июня 1832 года над Солсбери раздавался перезвон церковных колоколов – праздновали принятие Закона о внесении поправок в представительство Англии и Уэльса, иначе говоря, закона об избирательной реформе.

На следующее утро Ральф Шокли привел всю семью к развалинам старой крепости на холме.

– Вот, теперь это – романтические руины! – торжественно провозгласил он.

Старый каноник с непокрытой головой недвижно стоял у дома на восточном углу лужайки певчих, напротив ворот соборного подворья, и задумчиво глядел куда-то вдаль, влево от особняка Момпессонов. Прохожие учтиво кланялись почтенному клирику, однако он, не отвечая на приветствия, продолжал смотреть в одну точку. Проезжавшим мимо возкам и телегам приходилось огибать старика, который упорно не сходил с места. Он простоял там все утро.

К обеду старика в старомодном черном камзоле и черных шелковых чулках окружили уличные мальчишки. Внезапно один из них расхохотался и, скорчив забавную рожу, подозвал приятелей.

Под ногами старика расползалась зловонная лужица.

Доктор Барникель, проходивший по соборному подворью, заметил несчастного каноника, сообразил, что произошло, и увел его домой.

– Боюсь, ему уже не оправиться, – сказал он вечером Агнесе.

Старый Портиас, тронувшись умом, утратил дар речи.

Несчастный каноник скончался от апоплексического удара первого октября, в тот самый день, когда его привезли в деревеньку Фишертон-Энгер, где мистер Уильям Финч открыл приют для умалишенных.

– Ах, лучше бы он не дожил до реформ! – сокрушалась Франсес.

Впрочем, верная жена и после смерти каноника тщилась защитить его репутацию. Скрыть состояние Портиаса не представлялось возможным – слишком многие знали о том, что рассудок его помрачился. Однако в августе 1834 года, уже после кончины старого Портиаса, когда на улицах Солсбери установили газовые фонари, Франсес нашла удобную отговорку.

– Мой покойный супруг прекрасно себя чувствовал, пока не провели газ, – заявила она брату.

– Франсес, он скончался за год до этого! – удивленно возразил Ральф.

– От газовых фонарей все зло, – настаивала Франсес. – От них каноник сначала рассудком помутился, а потом душу Богу отдал.

Агнеса посоветовала мужу:

– Пусть себе думает что хочет. С ней лучше не спорить.

– Газ совершенно безвреден! – раздраженно сказал он.

Спустя неделю Франсес Портиас упала в обморок под одним из газовых фонарей на подворье.

– Ах, от ядовитых миазмов голова закружилась! – объясняла она. – А как подумаю, что с моим несчастным супругом стало…

С тех пор она взяла в привычку несколько раз в году падать в обморок под фонарями.

В 1834 году всеми обожаемый доктор Таддеус Барникель, закоренелый холостяк, внезапно умер, оставив все свое состояние Агнесе Шокли.

Ральфа это ничуть не удивило.

– Он в тебя всю жизнь был влюблен, – сказал он жене. – Я давно об этом знал.

– Он был мне верным другом, – вздохнула Агнеса.

– Вот чтобы он в мое отсутствие ничего неподобающего себе не позволил, я и попросил его о тебе позаботиться, – с беспечной улыбкой заявил Ральф.

Агнеса ошеломленно взглянула на мужа:

– А ты не боялся, что…

– Нет, конечно! Я в нем всегда был уверен, – усмехнулся он и, спохватившись, добавил: – И в тебе тоже…

Октябрь 1854 года

Рельсы сверкали в лучах полуденного солнца.

С перрона станции в Милфорде Джейн Шокли задумчиво глядела на восток. Сияющее железнодорожное полотно убегало к Саутгемптону, будто указывая путь к новой, счастливой жизни в необозримом мире.

Скоро все так и будет – Джейн Шокли навсегда покинет Сарум, посвятит себя великому делу служения…

Джейн, невысокая, с золотисто-каштановыми волосами, особой красотой не отличалась.

– Нос у меня слишком… крупный, – говорила она с беззаботным смехом, глядя на собеседника честными голубыми глазами.

Школьные подруги считали ее весьма привлекательной.