Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

усмехнулся он. — Раздели власть в государстве на три части — и наступит равновесие, раздели ее на две — и рано или поздно одна сторона непременно захочет возобладать над другой. Таков закон природы. Каким бы бесчестным ни был Красс, он, по крайней мере, помогал сохранять равновесие между Помпеем и Цезарем. Но кто будет делать это после его смерти?

Итак, мы стали двигаться к величайшему несчастью. Временами Цицерон был достаточно проницателен, чтобы видеть это.

— Подходит ли государственное устройство, установленное несколько веков назад для замены монархии и основанное на народном ополчении, для управления империей, раздвинувшей свои границы так, что его создатели и мечтать об этом не могли? — спрашивал он меня. — Или постоянное войско и приток непостижимых богатств неизбежно должны уничтожить наше народовластие?

В другие же дни он считал эти пророчества чересчур мрачными и возражал сам себе: в прошлом республика претерпевала всякого рода бедствия — вторжения, революции, гражданские войны — и всегда выживала; почему же на сей раз все должно быть иначе?

Но все было иначе.

На выборах того года всеобщее внимание было приковано к двум участникам: Клодий рвался в преторы, а Милон добивался консульства. Такого насилия и подкупа при подготовке к выборам город еще не видывал, и голосование все время откладывалось. Уже больше года в республике не было законно избранных консулов. Сенатом руководили интеррексы[101], зачастую — ничтожества, имевшие лишь пятидневные полномочия. Знаменательно, что консульские фасции поместили в храм Либитины, богини смерти[102].

«Поспеши обратно в Рим, — писал Цицерон Аттику, находившемуся в очередной деловой поездке. — Приезжай и посмотри на пустую оболочку, оставшуюся от настоящей старой республики, которую мы когда-то знали».

Признаком того, насколько отчаянный оборот приняли события, стало то, что Цицерон возложил все свои надежды на Милона, который был полной противоположностью ему: грубый, жестокий, не обладавший красноречием и не имевший опыта в государственных делах, если не считать устройства гладиаторских игр, призванных приводить в восторг голосующих, причем он разорился на этом. Милон перестал быть нужен Помпею, который не имел с ним ничего общего и поддерживал его противников, Сципиона Назику и Плавтия Гипсея. Но Цицерон все еще нуждался в нем. «Все свое рвение, все усилия, заботу, настойчивость, помыслы и, наконец, весь свой ум я направил и обратил на консульство Милона»[103], — сообщал он в одном письме. Цицерон видел в этом человеке самую действенную преграду тому, чего он страшился больше всего, — избранию Клодия консулом.

Во время подготовки к выборам Цицерон часто просил меня оказать Милону какую-нибудь небольшую услугу. Например, я копался в свитках и составлял списки наших старых сторонников, чтобы Цицерон мог собрать голоса. Я также устраивал встречи Милона с клиентами Цицерона в помещениях различных триб и даже доставил ему мешки с деньгами, добытые Цицероном у богатых жертвователей.

Однажды — дело было уже в новом году — Цицерон попросил меня в порядке одолжения присмотреть за тем, как Милон готовится к выборам.

— Говоря начистоту, я боюсь, что он проиграет, — признался он. — А ты знаком с выборами так же хорошо, как и я. Понаблюдай за ним и за избирателями. Посмотри, нельзя ли сделать что-нибудь, чтобы улучшить его перспективы. Если он проиграет и победит Клодий… Ты же знаешь, для меня это будет страшным бедствием.

Не стану притворяться, будто поручение привело меня в восторг, но я выполнил просьбу Цицерона и в восемнадцатый день января появился у дома Милона, стоявшего на самом крутом склоне Палатина, за храмом Сатурна. Снаружи собрались граждане, не выказывавшие особого воодушевления, но кандидата в консулы нигде не было видно. Тут я понял, что консульство Милона и вправду под угрозой. Если человек решает участвовать в выборах и чувствует, что может победить, он работает ежечасно и ежедневно. Но Милон не выходил из дома до середины утра, а когда появился, то первым делом отвел меня в сторону, чтобы пожаловаться на Помпея: дескать, тот сказал, что нынче утром принимает Клодия в своем альбанском имении.

— Неблагодарность этого человека просто невероятна! — возмущался он. — Помнишь, раньше он до того боялся Клодия и его шайки, что не осмеливался высунуть нос за дверь, пока я не привел своих гладиаторов, чтобы очистить улицы от этих громил? А теперь он взял змея под свой кров, но даже не пожелал мне доброго утра!

Я посочувствовал ему — все мы знали, каков Помпей: великий человек, но всецело поглощенный самим собой. Однако потом я осторожно попытался перевести разговор на подготовку к выборам. День голосования уже близок, напомнил я ему. Где Милон намерен провести эти драгоценные последние часы?

— Сегодня, — объявил мой собеседник, — я отправляюсь в Ланувий, в отчий дом моего приемного деда.

Я едва мог поверить своим ушам.

— Ты покидаешь Рим перед самым днем голосования?!

— Да это всего двадцать миль! В храм Юноны-спасительницы должны назначить новую жрицу. Это божество того города, значит церемония будет грандиозной — вот увидишь, туда придут сотни избирателей.

— Все равно эти избиратели наверняка уже преданы тебе, учитывая, что твоя семья связана с тем городом. Так не лучше ли провести время, занимаясь теми, кто еще колеблется?

Но Милон отказался это обсуждать, причем с такой резкостью, что теперь, оглядываясь назад, я гадаю: не оставил ли он надежду победить в загонах для голосования, решив вместо этого отправиться на поиски неприятностей? В конце концов, Ланувий тоже находился в Альбанских горах, и дорога туда шла чуть ли не мимо ворот дома Помпея. Наверное, Милон счел, что есть большая вероятность встретиться по дороге с Клодием, а это было бы удобным случаем затеять желанную для него драку.

К тому времени, как мы выступили, Милон собрал большую вереницу повозок с поклажей и слугами, сопровождаемых его всегдашним отрядом из рабов и гладиаторов, вооруженных мечами и дротиками. Сам он возглавлял эту зловещую колонну, сев в повозку вместе со своей женой Фавстой. Он пригласил меня присоединиться к ним, но я предпочел терпеть неудобства, двигаясь верхом, лишь бы не ехать с двумя супругами, чьи бурные отношения были печально известны всему Риму.

Мы направились по Аппиевой дороге под грохот копыт, высокомерно вынуждая всех убираться с нашего пути — что опять-таки, как отметил я, не способствовало приобретению голосов, — и часа через два, как и следовало ожидать, на окраине Бовилл повстречались с Клодием, направлявшимся в противоположную сторону, то есть в Рим. Клодий сидел на коне, и его сопровождало около тридцати человек — они были вооружены гораздо хуже соратников Милона,