Освенцим. Нацисты и "окончательное решение еврейского вопроса" - Лоуренс Рис

К августу 1940 года нацистам стало ясно, что у евреев, попавших в ловушку гетто, больше не осталось «запасов», и они начали умирать. Типично нацистское мышление недальновидно: местное немецкое руководство не было готово к такому неизбежному кризису. И вот настало время принимать решение. Позволить евреям умереть или разрешить им работать? Немецкий глава администрации гетто Ганс Бибов был склонен дать евреям работу, а его заместитель Александр Пальфингер считал – вопреки очевидным фактам, – что у евреев все еще могут быть припрятаны деньги, поэтому их нужно продолжать морить голодом. Если же у них больше нет возможности платить за пищу, тогда, резюмировал он, «быстрое вымирание евреев не волнует нас, чтобы не сказать – желательно нам»16.

Аргументы Бибова оказались убедительнее, и в гетто открыли около сотни мастерских, большинство из которых производило текстиль. У кого появилась работа, тому доставалось больше еды, чем тем, кому ее не дали: обычная для нацистских администраторов практика деления на тех, кого немцы считают «полезными», и тех, кого можно считать «бесполезными едоками». Нацисты предоставили Еврейскому совету Лодзинского гетто (орган получил название Ältestenrat – Совет старейшин) под председательством Мордехая Хаима Румковского некоторую свободу действий на местах. Ältestenrat организовал предприятия, раздачу еды, полицию гетто и множество других служб. Со временем Совет старейшин утратил популярность среди населения гетто. «Они получали особый паек, – говорит Якоб Зильберштейн. – У них были специальные магазины, где им доставалась очень неплохая еда. Достаточно, чтобы жить комфортно. Я был очень зол, что избранных снабжают [подобным образом], а других просто игнорируют».

Таким было место, куда Люсиль Айхенгрин, ее сестра и мать прибыли в октябре 1941 года – теснота, болезни. Большинство его обитателей страдали от голода, а небольшая горстка жила гораздо лучше остальных. Вновь прибывающим немецким евреям места уже не было, и они были вынуждены селиться там, где придется. «Нам приходилось спать прямо на полу в каком-то классе, – рассказывает Люсиль. – Ни коек, ни соломы, ничего. Раз в день нам давали похлебку и маленький кусочек хлеба». Яков Зильберштейн вспоминает прибытие немецких евреев: «Они были страшно подавлены. Думаю, потому что обычно они [немецкие евреи] смотрели на польских евреев свысока: мы были людьми «более низкого сорта», чем они. И вдруг они с ужасом осознали, что оказались на том же уровне, что и мы, а может, и ниже, ведь они не могли жить в тех условиях, в которых жили мы».

Немецкие евреи начали продавать свои вещи польским, чтобы приобрести еду или более сносные условия проживания. Люсиль Айхенгрин повезло: ее семья была польского происхождения – им было легче заниматься меновой торговлей. «Моя мама обменяла шелковую блузку на хлеб и масло. Торговля пошла у нее хорошо, потому что она знала язык. Несколькими неделями позже я выменяла у какой-то молодой женщины хлеб на кожаный кошелек. Жалко было смотреть и на продавцов, и на покупателей. Покупатели были одеты в лохмотья.

Мы по сравнению с ними выглядели даже зажиточно: одеты в западную одежду и не настолько изголодавшиеся, как местные обитатели. Например, местные могли зайти в помещение школы и предложить: “У меня есть свободная комната, если хотите спать ночью в кровати, дайте кусочек хлеба или немного немецких денег, и вы уйдете из школы на ночь”. Предлагались любые виды сделок».

Немецкие евреи быстро поняли: чтобы получить шанс выжить, нужно найти работу в гетто. Но это было трудно, и не только из-за трений между немецкими и польскими евреями. «Самые первые прибывшие (немецкие евреи) очень критично высказывались о происходящем в гетто, – рассказывает Люсиль. – Они постоянно твердили: “Это не официально… это неправильно… мы научим их”. Но нельзя же прийти в чужой дом и наводить там свой порядок». Однако самой большой проблемой немецких евреев было отсутствие «связей» внутри гетто. «По существу там была коррупционная система, – говорит Люсиль. – Ты помогаешь мне, я помогаю тебе. Посторонние не могли попасть в нее. Когда я впервые попыталась устроить свою сестру на фабрику, это оказалось практически невозможно, потому что директор фабрики спросил: “А что я буду иметь взамен?” В гетто за все надо было платить тем или иным способом. И плата была высока. Но людей такими сделала жизнь в гетто. Я очень сомневаюсь, что они были такими же и до войны. Мне было всего семнадцать. И я была просто потрясена».

Прибытие немецких евреев вызвало недовольство среди местного населения гетто, но и нацистское руководство Вартегау их присутствие тоже раздражало. Протесты начались, как только Гиммлер предложил депортировать 60 тысяч евреев из «Старого Рейха» в Лодзь. В результате число депортированных сократили до 20 тысяч евреев и 5 тысяч цыган. Но и с таким количеством людей гауляйтеру Артуру Грейзеру справиться было трудно. Вместе с Вильгельмом Коппе, начальником полиции и СС округа, он нашел решение проблемы перенаселенности в гетто. Учитывая то, что с лета 1941 года на востоке типичным ответом на такие кризисы стал геноцид, неудивительно, что вопрос касался только выбора методов уничтожения людей. Они обратились в службы гауптштурмфюрера СС (капитана) Герберта Ланге, который командовал отрядом особого предназначения, причастным к уничтожению инвалидов в Восточной Пруссии и прилегающих территориях. В некоторых случаях для убийства он и его команда использовали газваген[6]или «душегубку» – герметично закрытый фургон, куда закачивался угарный газ. Такие мобильные газовые камеры рассматривались местными нацистами как наиболее подходящий ответ на неожиданное перенаселение Лодзинского гетто.

По словам водителя Ланге Вальтера Бурмайстера, в самом конце осени Ланге нашел подходящее место для своих газвагенов на территории Вартегау. «Первым делом, – говорил Ланге своему водителю, – главное тут – совершенная секретность. У меня есть приказ сформировать в Хелмно специальную команду. Другие сотрудники из Позена и из полиции Лицманштадта (так немцы называли Лодзь) к нам присоединятся. Нам предстоит трудная, но важная работа»17. В маленькой деревне Хелмно (немецкое название Кульмхоф), в 70-ти километрах на северо-запад от Лодзи, Ланге и его команда подготовили замок (Schloss) – для «трудной, но важной работы» – массовых убийств. Не Освенцим, а Хелмно станет первым нацистским лагерем смерти, где будут убивать евреев, отобранных в Лодзинском гетто.

Но в конце 1941 года Хелмно был не единственным строящимся лагерем смерти. 1 ноября начались работы по созданию лагеря смерти в рабочем концентрационном лагере Белжец в Люблинском воеводстве на востоке Польши. Большая часть персонала, включая первого коменданта лагеря гауптштурмфюрера СС (капитана) Кристиана Вирта, была набрана из участников программы эвтаназии взрослых. Находящийся в центральной части Генерал-губернаторства Белжец, так же как и Хелмно, был, по всей видимости, создан, как место для убийств «бесполезных» евреев из прилегающих территорий. Но, в отличие от Хелмно, это был первый лагерь, в котором с самого начала планировалось держать стационарные газовые камеры, подсоединенные к машинам, вырабатывающим угарный газ. По существу, это было логическое завершение экспериментов по массовому умерщвлению людей угарным газом, проводимых Видманом на востоке в сентябре 1941 года.