Продолжение путешествия - Александр Арсаньев

– Я была слишком взволнована после вашего ночного рассказа и не смогла заснуть, – произнесла она вроде бы самым обычным тоном, но по каким-то неведомым внешним признакам я догадалась, что продолжение будет очень серьезным. И не ошиблась. – Мне вспомнилось кое-что… раз, два, три, четыре… – продолжила она, не забывая подсчитывать петли в невероятно сложном и красивом узоре, который буквально на глазах рождался под ее пальцами, – и думаю, что вам, Катенька, это может пригодиться…

Пару лет назад я познакомилась с одним человеком, вы, наверняка, слышали его имя. Это…

Она назвала мне имя, слишком известное, чтобы упоминать его всуе. Могу только сказать, что известие о знакомстве с ним Ксении Георгиевны весьма меня удивило. Дело в том, что названный ею человек проживал в Петербурге и занимал весьма серьезное положение в министерстве внутренних дел. Мой муж часто упоминал это имя, но ни ему, ни кому либо из моих знакомых не доводилось встречаться с ним лично. Для удобства назову его… Иваном Ивановичем, хотя его настоящее имя даже отдаленно не напоминает этого распространенного у нас сочетания… Нет, все-таки лучше назвать его Петром Петровичем, поскольку это имя как нельзя лучше отображает твердокаменный характер этого человека.

Автор предполагает, что любому из потенциальных читателей ее романа с гимназических времен известен перевод имени Петр – камень. Думаю, что большинство моих современников тоже располагают этой информацией, но на всякий случай решил напомнить, чтобы не было недоразумений.

Он был известен мне, как весьма суровый и даже жестокий господин, но его жестокость, направленная против нарушителей закона, служила во благо и потому не вызывала тех недобрых чувств, которые обычно вызывает это качество у большинства женщин. Славился он и своей принципиальностью, и верностью слову и некоторыми другими качествами, которыми с моей точки зрения должен обладать каждый уважающий себя мужчина, уж коли все лучшие человеческие качества в нашем отечестве принято считать чисто мужской прерогативой.

– Мы познакомились с ним у моей двоюродной сестры, – продолжила свой рассказ Ксения Георгиевна, – когда я ездила гостить к ней во Владимир. Да будет вам известно, я только второе лето не покидаю своей деревни, а еще недавно домоседкой меня назвать было бы трудно. Так вот этот самый Петр Петрович (она, разумеется, назвала его настоящее имя), приходится отдаленной родней ее мужу, и заезжал к ним с визитом, будучи по делам во Владимирской губернии. Таким образом мы и были друг другу представлены и разговорились…

Начали вспоминать общих знакомых, и разговор зашел о Саратовской губернии, в том числе, и о моих соседях. Вот тогда он и спросил у меня о Синицыне.

– Как? – вздрогнула я, поскольку совершенно не ожидала услышать этого имени. – Павла Семеновича?

– А что вас так удивило? Он же служил одно время в Петербурге, и, если мне не изменяет память, по тому же ведомству. Так вот… Петр Петрович спросил, жив ли он и, если жив, то как поживает. Я заверила его в отличном здравии Павла и выразила некоторое удивление по поводу его вопроса, ведь Павел тогда был еще так молод…

Ксения Георгиевна ненадолго замолчала и печальная тень прошла у нее по лицу…

– И убивать его тогда еще никто не собирался… – добавила она через некоторое время.

– И что он вам ответил? – напомнила я.

– Он сказал весьма странную фразу, на которую я почти не обратила тогда внимания, а вот теперь… Теперь, после того, как его убили… Он ответил мне, что у Павла Семеновича есть удивительная способность приобретать опасных врагов, – неожиданно твердо закончила она и внимательно посмотрела мне в глаза.

– Так и сказал?

– Слово в слово. А потом добавил, что с такой способностью не живут долго.

Я вздрогнула, услышав последние слова, потому что с учетом недавних событий они прозвучали зловещим пророчеством и едва ли не угрозой. У меня пропало всякое желание долее оставаться в горизонтальном положении, и я приподнялась с подушек.

– То есть вы полагаете, что это каким-то образом проливает след на его…

– Не знаю, – поджала губы старушка, – но когда вы заговорили о потенциальных врагах вашего Александра…

«Ну, конечно же, – подумала я, – скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто твои враги. И если я не могла вспомнить врагов Александра, мне давно пора было подумать о врагах его друзей. Тем более, таких близких друзей, каким оставался для него Павел Семенович до последнего дня жизни. И сам пережил его ненадолго…»

– А что еще сказал вам о Павле Петр Петрович? – спросила я, поняв, что Ксения Георгиевна на этом хочет закончить свой рассказ.

– Просил при случае передать привет.

– И все?

– Все, – пожала она плечами. – Более того, он, кажется, и об этих своих словах потом пожалел, так мне, во всяком случае, показалось… И мы перешли на другую тему.

– Интересно, – вставая с дивана, поблагодарила я старушку, – это может оказаться действительно очень важным. Вы не обидитесь, если я покину вас ненадолго?

– Далеко ли собрались? – тревожно спросила меня хозяйка. Ей показалось, что я решила покинуть ее дом.

– Всего лишь к себе в комнату. Мне хочется немного подумать, – успокоила я ее, и она вздохнула с облегчением:

– Разумеется, да и мне пора отдохнуть. Встретимся за обедом.

Прежде, чем отправиться к себе, я еще раз поблагодарила Ксению Георгиевну за все, что она для меня делала и наговорила ей кучу комплиментов, чем совершенно смутила и даже вогнала в краску. Но я говорила абсолютно искренне. Если бы не она, мне пришлось бы туго. А благодаря ей я чувствовала себя в эту минуту настолько комфортно и спокойно, насколько можно себе представить, тем более в моем положении беглой арестантки.

Прийдя к себе в комнату, я попыталась еще раз проанализировать результаты своего расследования, но, вопреки ожиданиям, не смогла этого сделать. «Враг твоего друга – твой враг», – повторяла я вновь и вновь, расхаживая по комнате. И на этом меня заклинило. В конце концов у меня разболелась голова, и это стало единственным результатом моих усилий.

И чтобы отвлечься и отдохнуть, я вновь обратилась к той книге, с которой, если читатель помнит, не расставалась все последние дни. Вот и теперь она лежала передо мной на столе, и теплый ветерок из открытого окна слегка шевелил ее страницы, словно предлагая их прочесть.

Повзрослевший граф на ее страницах вовсю развлекался на Римском карнавале, и некоторые страницы описания этих действительно величественных торжеств поднимались у автора до уровня истинной поэзии, хотя история романтических римских разбойников оставила меня равнодушной и едва не заставила отложить книгу до лучших времен. Но следующие строчки, едва достигнув моего сознания, буквально заставили вздрогнуть:

– Послушайте, – сказал граф, и лицо его налилось желчью, как у других оно наливается кровью. – Если бы кто-нибудь заставил умереть в неслыханных пытках, в бесконечных мучениях вашего отца, или мать, или возлюбленную, словом, кого-нибудь из тех близких людей, которые, будучи вырваны из нашего сердца, оставляют в нем вечную пустоту и вечно кровоточащую рану, неужели вы бы считали, что общество дало вам достаточное удовлетворение, потому что нож гильотины прошел между основанием затылочной кости и трапециевидными мышцами убийцы и тот, по чьей вине вы пережили долгие годы душевных мук, в течение нескольких секунд испытал физические страдания?