Дневник плохой мамаши - Кейт Лонг

— Ну, сейчас она смеется. И даже очень, — заметила Айви, а я растянулась на полу и накрыла лицо остатками сочинения.

* * *

Она поехала в Лондон первой — дома сказала, что хочет попробовать стать актрисой, — а я уволилась две недели спустя. Мы устроили ее в Дом матери и ребенка (это была благотворительная организация), хотя они и не хотели ее брать раньше, чем она будет на седьмом месяце. Мы остановились в Финчли у сестры Билла, Энни. Два года назад у нее умер муж, и она была рада компании. У нее была дочка Тереза, страшная как черт. Ей тогда тоже было лет шестнадцать. Но какая-то она была отсталая и все время спрашивала у Энни, почему Джесси такая толстая. Я однажды услышала, как Энни ей сказала: «Потому что она себя плохо вела. Смотри, будешь нехорошей девочкой — и с тобой случится то же самое». Только вот не думаю, чтоб на нее кто-нибудь позарился, уж больно уродлива.

Называлось это место «Приют Надежды». Я узнала про него в Союзе матерей — никогда бы не подумала, что придется туда обратиться. Там было довольно мрачно. Большой викторианский дом из красного кирпича, скользкие полы, длинные темные коридоры. До сих пор, кажется, чувствую запах дезинфицирующих средств. Каждой девушке давали отдельную палату — но от этого им было только хуже. Джесси говорила, что каждую ночь слышит, как они плачут. Не пробыла она там и недели, как заявила: «Нэнси, я не могу больше здесь оставаться. Я хочу вернуться вместе с тобой к Энни. Это ужасно! Ты знаешь, что нам не позволяют пользоваться парадным входом? А по воскресеньям заставляют ходить в церковь и стоять разрешают только там, где нас не увидят остальные». Я ее переубедила. Я сказала: «Тебе надо быть здесь. Тут есть врачи и медсестры. В твоем состоянии, а тем более в твоем возрасте нужно, чтобы за тобой присматривали специалисты. Тут все сделают как следует. А я буду каждый день к тебе приходить». Честно говоря, я боялась, что она передумает. Или сбежит. Или что-нибудь с собой сделает. Я знала, что она толком еще не решила.

Роды начались ночью, и я об этом не знала, — на пять недель раньше срока. И скоротечные были — чуть больше четырех часов. Медсестры назвали ее хулиганкой. «В жизни не слышала, чтобы человек такими словами выражался, — сказала мне одна из них. — А ведь мы тут много чего наслушались». Джесси сказала, что они негодяи: не дали ей никакого обезболивающего. «Просто кошмар! Никогда больше на такое не соглашусь, это я тебе точно говорю. А врач пришел только в самом конце и ни слова мне не сказал! Ни единого слова! Чтоб он в аду сгорел, чтоб всех их черти зажарили!»

А я ни о чем не могла думать, кроме ребенка. «Ты все еще хочешь, чтоб я ее забрала?» — спросила я. У меня душа ушла в пятки. «Да, — тут же ответила она. — Забирай. Мне она не нужна». Я чуть не умерла от счастья.

Мы пробыли неделю у Энни, а потом Билл отвез меня домой. Весь городок сгорал от любопытства. Когда мы уезжали, он сказал, что мы отправляемся ухаживать за больным родственником. А теперь я им сказала, что специально соврала, чтоб не сглазить все-таки в моем возрасте… Не знаю уж, поверили они мне или нет. Меня это не волновало. Но что бы они там ни думали, в лицо ничего не говорили. Но сначала, конечно, все обсуждали такую новость. В первое же воскресенье в церкви прочитали молитву за здоровье — мое и ребенка. И мне ничуть не было стыдно. «Это наш секрет, — сказала я Богу. — Если ты его сохранишь, то я и подавно ни слова не скажу».

* * *

В нашем доме нет центрального отопления — естественно, у нас вообще нет ничего, что больше всего надо, — поэтому мне пришлось положить джинсы на кровать и сушить их феном. Хлопнула входная дверь, послышался голос Айви, потом мамин — какой-то странный. Я переложила фен в другую руку и задумалась о Дэниеле. А не так уж плохо будет с ним встретиться. Он мне почти нравится. Не в том смысле, конечно, нравится — такой-то ненормальный! Однако он, кажется, понимает меня лучше, чем кто-либо другой. Может, я тоже ненормальная?

Я выключила фен. В наступившей тишине я услышала щелчок замка — мама заперлась в своей комнате.

— Я принесу тебе магния. Приляг пока. Сейчас. Только повешу твой дождевик сушиться.

Так, значит, был очередной приступ депрессии.

Я потрогала джинсы — более или менее сухие. Сняла спортивные штаны и сунула ноги в джинсы.

Стоп. Я посмотрела на себя в зеркало. Что-то не так. Не натянув джинсы и до колен, я уже поняла: они не сойдутся на моем покруглевшем животе.

Судьба меня все-таки настигла.

«Все к лучшему». Может быть, это верно, раз так говорят по телевизору. Только скажите, какая политическая партия в состоянии решить мои проблемы? Если бы я знала, что кто-то это может, я бы прибежала в избирательный пункт к семи утра. Но всем ведь наплевать на простых людей, запертых в четырех стенах среди сумасшедших.

Мы платим гигантские налоги, и куда они, спрашивается, уходят? Какие-то дотации дурацкой Лондонской опере! Я бы проголосовала хоть за психа ненормального, если бы меня волновала вся их идиотская политика, только мне на нее элементарно не хватает сил. Здорово, конечно, что они собираются развозить всех по избирательным участкам, но что-то я не слышала, чтобы кто-нибудь из них предложил очистить бабусе калоприемник, пока я реализую свои демократические права.

Попробовали бы политики пожить так, как мы.

* * *

— А ты сделай тест, — предложил Дэниел.

Из-за слез я толком не могла его разглядеть. Мы сидели в итальянском кафе «Тигги» за пластиковым столиком с мокрыми пятнами от стаканов. Я не собиралась ему рассказывать, но голова была занята только этим, и ни для чего другого места уже не оставалось. Вдобавок мне почему-то показалось, что он что-нибудь придумает. Он похож на человека, который всегда найдет выход.

— Не могу.

— Можешь. Слушай, вдруг это ложная тревога. Я хочу сказать, ты не выглядишь беременной, если тебя это утешит. И сколько уже, как ты думаешь?

— Три с половиной месяца, если не ошибаюсь. — Я печально чертила ложечкой полосы в сахаре. — Господи! Этого просто не может быть! Только не со мной. С кем угодно — только не со мной.

— Может быть, ты просто съела слишком много яиц на Пасху. А может, у тебя гормональный фон нарушился. Не начали расти волосы на подбородке?

— Дэниел, ради бога! Нашел над чем шутить!

Он повесил голову:

— Прости.

— Обещай никому не говорить. Не вынесу, если девчонки об этом узнают.

— Да ты что! — Он, кажется, обиделся всерьез. — Неужели ты могла подумать, что я кому-то расскажу? К тому же мне и некому рассказывать.

Слушай, прости за такой вопрос, но… у тебя перестали идти месячные?

— Дэниел! Ну это уже слишком!

— Да, но это важно. Шарлотта, даже мне, мужчине, видна тут некоторая взаимосвязь…

— Ну… и да, и нет. Нет, я не могу все объяснить, придется вдаваться в такие подробности… В общем, я не могу с тобой это обсуждать. Это неприлично.