Вегетарианка - Ганс Хан

Который уже час? Он достал телефон из кармана джемпера, брошенного вчера как попало. Час дня. Если он уснул в шесть утра, то, выходит, проспал мертвым сном ровно семь часов. Первым делом он надел трусы и брюки, затем, увидев аппаратуру, сложил прожектор и штатив. Однако камеры почему-то рядом не оказалось. Он вспомнил, что после съемки положил ее ближе к прихожей, чтобы ненароком не задеть, но она куда-то исчезла.

Подумав, что она, проснувшись утром, перенесла камеру в другое место, он направился к кухне. Перед выступом стены, за которым находилась мойка, в глаза ему бросилось что-то светлое. На полу валялась шестимиллиметровая кассета. «Странно», – подумал он, поднял ее и, завернув за угол, увидел женщину; она сидела, уткнувшись лицом в стол. Это была его жена.

Перед ней возвышались упакованные контейнеры с едой, а рука сжимала мобильный телефон. Опрокинутая камера с открытой крышкой валялась на столе. Она наверняка слышала его шаги, однако даже не шелохнулась.

– До… Дорогая.

Он с трудом выговорил слово, не веря в реальность происходящего, чувствуя, как пол шатается под ногами. И только тогда жена подняла голову и встала. Он тут же понял, что делала она это не для того, чтобы подойти к нему, а чтобы удержать на расстоянии. Она начала говорить:

– Ёнхе так давно не звонила… что я решила навестить перед работой. Наготовила овощных салатов.

Ее голос звучал очень напряженно, как будто она оправдывалась перед ним и старалась сохранить самообладание. Он знал эту ее манеру говорить. Когда жена хотела спрятать свои чувства как можно глубже, она говорила тихо, медленно, чуть дрожащим голосом.

– …Дверь была открыта, вот я и вошла. Облик Ёнхе, разрисованное тело – все это показалось мне странным… Вы спали лицом к стене, завернувшись в одеяло, поэтому вас я не узнала.

Рукой, держащей телефон, жена откинула с лица волосы. Ее руки сильно тряслись.

– Подумала, мужчина у нее появился, а как увидела разрисованные тела у обоих, то пришла мысль, что она второй раз тронулась умом. Лучше бы я сразу ушла… Но потом пришла мысль, что надо защитить Ёнхе, ведь кто знает, что это за мужчина… Рядом с прихожей лежала камера, знакомая на вид, и я перемотала кассету, как вы мне когда-то показали…

Она продолжала говорить, стараясь держать себя в руках, и он чувствовал, ценой какого напряжения дается ей эта сдержанность.

– На видео я увидела вас.

В ее глазах слились воедино потрясение, страх, отчаяние, и остроту этого взгляда невозможно было выразить словами, однако само лицо, казалось, застыло, лишенное каких-либо чувств. И только тогда он понял, что его полуобнаженное тело вызывает у жены отвращение, и стал озираться по сторонам в поисках рубашки.

Она валялась возле ванной, и он, просовывая руки в рукава, выговорил:

– Дорогая. Я все объясню. Конечно, понять меня будет нелегко, но…

Жена неожиданно громко прервала его высоким голосом:

– Я вызвала «скорую».

– Что ты сказала?!

Она отвернулась, когда он подошел к ней с побелевшим лицом.

– Ведь и Ёнхе, и вас нужно лечить!

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать смысл ее слов.

– Ты считаешь, мне надо лечь в психушку?

И тут со стороны матраса раздался шорох. Они затаили дыхание. Не прикрытая даже маленьким лоскутком ткани, она откинула простыню и поднялась с постели. Он увидел, как из глаз жены полились слезы.

Тихим голосом, глотая слезы, она бросила ему в лицо:

– Мерзавец! – Мокрые губы жены затряслись. – И эту девочку, еще не пришедшую в себя… Эту девочку…

Будто только сейчас узнав, что пришла сестра, свояченица недоуменно посмотрела в их сторону. Взгляд ее не выражал ничего. Он впервые подумал, что у нее глаза как у младенца. Если и не как у младенца, то глаза, из которых нечего взять, глаза, наполненные всем и в то же время совершенно пустые. Нет, скорее, это были глаза еще не родившегося ребенка, в зрачках которого ничего еще не успело отпечататься.

Она медленно повернулась к ним спиной и направилась к лоджии. Открыв раздвижное окно, в один миг впустила в комнату холодный ветер. Он увидел ее сине-зеленое монгольское пятно. А на нем – следы своих слюны и спермы, засохших, как травяной сок. Вдруг он почувствовал себя состарившимся и подумал, что в этой жизни испытал все, и ему не страшно сейчас умереть.

Она перегнулась через перила лоджии, выставив сверкающую золотым блеском грудь, и широко расставила ноги, до самых бедер сплошь усеянные оранжевыми лепестками. Казалось, она вся устремилась вперед в желании слиться с солнечными лучами или ветром. Он услышал приближающийся вой сирены «скорой помощи», галдеж и крики, визги детей – весь этот шум, нависший над переулком. Топот бегущих вверх по лестнице ног раздавался все ближе.

Он еще может выбежать на лоджию, где стоит она, облокотившись о перила, перемахнуть через них и взлететь. Может упасть с высоты третьего этажа, удариться головой и разбиться насмерть. Он может это сделать. И только так будет честно. Однако он не двигался с места, словно его пригвоздили к полу, словно это было последнее мгновение его жизни, и не сводил глаз с ее тела, похожего на ярко пылающий цветок, которое сверкало ярче, чем в сценах, снятых им ночью.

* * *

Автобусная остановка напротив терминала уездного городка Масóк. Женщина стоит и смотрит на дорогу, мокрую от дождя. Мимо по крайней полосе с шумом проносятся большегрузные машины. Дождь льет так сильно, что кажется, вот-вот пробьет ткань зонтика.

Она не очень молода. И вряд ли кто назвал бы ее красавицей. Лишь линия шеи изящная да взгляд ясный. Косметика на лице неброская, смотрится вполне естественно, одета она опрятно, на белой блузке с короткими рукавами ни одной складочки. Благодаря благонравной внешности, у всех, как правило, вызывающей симпатию, тень на ее лице едва заметна.

Ее глаза на секунду загораются. Вдали появляется долгожданный автобус. Она спускается на проезжую часть и поднимает руку. Смотрит, как мчащийся автобус сбрасывает скорость.

– До психиатрической больницы Чхуксон довезете?

Пожилой водитель кивает и подает знак рукой, чтобы скорее поднималась в салон. Оплатив проезд, она ищет свободное место, и взгляд ее наталкивается на лица пассажиров. Все взоры обращены на нее. «Больная или из тех, кто ухаживает за ними? Вроде бы ничего странного в ней нет». Она привычно отворачивается от их взглядов, полных сомнений и осторожности, неприязни и любопытства.

С ее сложенного зонтика стекает вода. Внизу уже образовалась лужа, темная и блестящая. От такого дождя под зонтом полностью не укроешься: блузка и брюки почти наполовину промокли. Автобус разгоняется и несется дальше сквозь дождь. Стараясь удержать равновесие, она пробирается в глубь салона. Увидев два свободных места рядом, садится у окна. Вынимает из сумки салфетки, вытирает запотевшее стекло. Твердым взглядом, который встречается только у человека, долгое время пребывавшего в одиночестве, смотрит на струи дождя, что с силой ударяются в окно. Городок Масóк остается позади, и вдоль дороги начинается июньский лес. Накрытый ливнем, он напоминает огромного зверя, сдерживающего дикий рев. Автобус въезжает в горы Чхуксонсан, и дорога постепенно сужается и становится извилистой. Чем дальше в горы, тем ближе подступает лес, раскачиваясь своим мокрым телом. Интересно, где примерно находится та чаща у подножия горы, где три месяца назад обнаружили ее младшую сестру Ёнхе? В воображении она рисует пелену из дождя, внутри нее раскачиваются деревья, одно, второе, третье, а под ними – темные пространства, где можно спрятаться. Но вскоре она отворачивается от окна.