Боргильдова битва - Ник Перумов

— Ошибаешься, могучий Груммог, — хекса Лаувейя раздвинула толпу. Сейчас она предстала в своём истинном виде — великанша, куда выше Отца Дружин и шире его в плечах. Наряд троллквинны ни в чём не отличался от одежд других пришедших на тинг женщин народа гримтурсенов, разве что вышивка на подоле длинной юбки да на отороченной мехом безрукавке смотрелась богаче и изощрённее.

— Ошибаешься, — повторила она, останавливаясь напротив возвышавшегося подобно башне гримтурсена. На Одина она не смотрела, словно тут его и не было. — Я подниму свой стяг рядом со знаменем Аса воронов. Я Лаувейя, давшая вам новые руны. Я смотрела в глаза Семерым. Я знаю, что несут они с собой. Поэтому я стану сражаться рядом с асами.

— Решите на тинге промеж себя, — подхватил Отец Дружин. — Я не правлю народом гримтурсенов. Но приму как брата или сестру любого из вас, кто решит, что с Семерыми надо покончить первее, чем с асами. А теперь прощайте! Моя дорога лежит в Муспелль. И я должен сделать то же, что и здесь — убедить их сражаться за Хьёрвард, Ётунхейм и другие части нашего мира так же, как если бы они сражались за своё собственное владение.

Великаны проводили его тяжёлым молчанием. Никто в открытую не встал ни за Груммога, ни за Лаувейю. По вьющимся меж скал тропинкам на тинг спешили новые и новые гримтурсены, и Старый Хрофт подумал, что его время здесь закончилось.

Лаувейя не проводила его и взглядом.

(Комментарий Хедина: история весьма поучительна. Сперва Отец Дружин втолковывает нам всем, насколько важно объединить рати всех семи царств, а потом сам делает всё, чтобы оттолкнуть инеистых великанов. Можно спорить, к чему привело его упрямство, он поминает недопустимость обмана для богов, и тут я с ним согласен, но разве не прямая обязанность бога пожертвовать собой ради спасения вручённого его попечению мира?.. Это звучит изрядно по-ракотовски, должен признать. Очевидно, дело в балансе, в сохранении равновесия. И, быть может, истинная божественность и заключается в умении видеть, когда от тебя требуется пожертвовать честью, а когда — гордо держать свой стяг, так, чтобы было видно издалека?..

Дальше следует вставка, на пергаменте, но похуже качеством, грубой выделки. Запись странна: явно ученическая рука старательно выводила руны. Похоже, что кто-то записывал рассказ Старого Хрофта, кто-то, кому он доверился в нескончаемые годы своего одиночества. Что ж, можно лишь немного порадоваться за Отца Дружин, встретившего кого-то, заслужившего право на подобный рассказ. И я бы порадовался, но… в конце страницы той же рукой последняя пара фраз записана буквами, знакомыми моему Поколению, алфавитом Истинных Магов. И это наводит на размышления…)

* * *

Вновь мчится над облаками и туманами стремительный Слейпнир, но на сей раз путь его хозяина лежит далеко от привычных дорог и путей Хьёрварда или Митгарда. На дальний юг, на заокраинный полдень, к дому жары и суховеев, к местам, где нет воды, и потому жить там могут одни лишь огненные великаны, подданные безжалостного Сурта.

Загадочный Муспелль, где не признают власти асов, но и не враждуют с ними напрямую. Рати этого царства никогда не подступали под стены Асгарда, вообще никогда не покидали своих пределов. Для чего он создан, этот Муспелль, «где всё горит и пылает», в чём его предназначение?

Никогда доселе никто из асов не искал разговора с Суртом. На самой заре этого мира, когда не было ещё ни Валгаллы, ни радужного моста, и молчаливый Хеймдалль не стоял на страже у Бифрёста, когда Земля ещё не обернулась Фригг, чтобы стать женой Старому Хрофту, сделав его Отцом Богов, и сама сделавшись их Матерью — в те времена, когда Один вольно странствовал по обширным равнинам Митгарда, их пути с Суртом один раз пересеклись.

…Такие времена принято называть «старыми добрыми», они хоть и «старые», «добрыми» никак не были. Гномы ещё не выковали Мьёлльнир, и Гунгниру доставалось немало работы — великаны уже тогда возымели намерение обрушить стены Асгарда. Однако поражения ещё способны были на время вернуть их «на пути разума», как выражался Хеймдалль, и тогда Один мог предаться излюбленному занятию — в обличье простого странника, в сером плаще и широкополой шляпе, бродить по градам и весям, отыскивая достойных и помогая им. Он не старался избыть все несправедливости и всё горе мира: жизнь жестока и коротка, слабые не могут вечно прятаться за спинами сильных.

Блистающее остриё Гунгнира скрыли особые чары. Усталый седой странник с длинным посохом — вот что видели на дорогах Большого Хьёрварда торопившиеся по своим делам негоцианты, пахари или знать. Впрочем, и знать в те времена ещё не забыла, что её дело — как раз оборонять тех, кто её кормит. Золота и серебра на одеждах было тогда куда меньше, чем в последующие века. А простые мечи, право же, рубили ничуть не хуже вычурных.

…Где-то в Восточном Хьёрварде, где в восточных фиордах уже тогда гнездились ярлы, а на западном побережье — ярлы, окружённые землями свободных землепашцев, но где ещё слыхом не слыхивали о Хранимом Королевстве, а вольная Бирка ещё оставалась небольшим, хоть и оживлённым портом на перекрестье торговых путей — где-то там, по неширокой тележной колее, шёл путник в длинном, видавшем виды плаще и низко надвинутой на глаза шляпе с широкими полями, сжимая в худой костистой руке посох в рост человека.

Путник шагал легко и словно бы беззаботно, хотя вид его не говорил ни о богатстве, ни даже о достатке — плащ обтрепался, его украшали несколько грубых заплат, наложенных не слишком умелой мужской рукой. Но походка странника оставалась по-молодому упругой, спина не гнулась, оба глаза смотрели прямо и зорко.

Весна только-только наступила в восточных землях, пахать ещё нигде и не начинали. Однако с юга дул щедрый тёплый ветер, солнце отражалось в бесчисленных лужах, и ребятишки, пережившие зимние стужи и лихорадки, беззаботно носились под сбросившими серые тенета зимних туч небесами.

Серый странник шагал и улыбался в густую белую бороду.

Он был стар уже тогда, в дни молодости самого мира.

Его влекли самые разные места. От Бирки, её шумного торга, он шагал на север, мимо пустых земель, где только-только устраивались первые поселенцы. Здесь не было ни «прежних хозяев», ни каких-то чудовищ, ни «древних рас» — эльфы выбирали места поглуше, среди лесных чащоб, альвы ещё только рождались на пергаментах мудрецов народа Перворождённых; никто и слыхом не слыхивал о Ночных Всадницах; в Южном Хьёрварде молодой и весёлый бог Шарэршен, покровитель влюблённых, озорной бог, собирал приношения цветами и фруктами в немудрёных святилищах, щедро одаривая поклонявшихся ему мужской силою или женской страстностью и плодовитостью.

В его краях не появилось ещё и намёка на Дальних.

На трактах уже успели появиться постоялые дворы и трактиры, но гости там расплачивались с хозяевами по большей части трудом, а не деньгами. Настоящих денег вообще было мало, ценились они очень высоко — гномы ещё не добрались до богатых россыпей и спрятанных глубоко под горами золотых жил.

Всё начиналось, как в сказках. Странник в серой шляпе завидел впереди на дороге великана, широким, истинно великанским шагом спешившего ему навстречу. Исполинский торс был обнажён, ноги босы, но великану это, похоже, ничуть не мешало. На плече он нёс огромный, себе под стать, двуручный меч с чёрно-рыжим клинком, по воронёной стали змеились яркие языки пламени.