Парфюмер Будды - М. Дж. Роуз

– Во что же веришь ты, мой друг?

Гриффин рассмеялся.

– Боюсь, мало во что. Если ли бы я был верующим, то верил бы в историю.

– История не является системой верований. Ты что, серьезно? Несмотря на все религии, которые ты изучил, все равно ни во что не веришь?

– Джозеф Кэмпбелл[14]сказал… – Гриффин замолчал. – Ты знаешь, кто такой Кэмпбелл, да?

– Конечно да, он мифолог. Жас постоянно его цитирует уже много лет.

За последние полчаса Робби второй раз упомянул имя сестры. Гриффину хотелось расспросить о ней, но он воздержался. Какая польза от знания? Оно лишь всколыхнет воспоминания о прошлом.

– Неудивительно, что Жас его цитирует. – Даже ее имя, произнесенное вслух, движение губ при звуках этого имени, все казалось неловким. – Он что-то вроде гуру для всех, кто изучает мифологию.

– Я смотрю, ты не одобряешь любви к гуру, а? – спросил Робби.

– Скажем так, я к ним настроен скептически.

– Скажем, что да, – они оба рассмеялись. Но Робби вдруг стал серьезным.

– В мире столько удивительного. Однако цинизм делает все это невидимым. Вы с моей сестрой… впитали в себя мир магии и тайны, но отгородились от него, превратили его в нечто одномерное для изучения по каталогам.

Гриффин видел телешоу Жас, но по изображению на телеэкране так и не понял, кем она стала, разве что заметил, как она прекрасна. Все еще прекрасна. У нее были длинные волосы, как и прежде, и ему понравилось, что она их не обрезала. Густые темные волосы каскадом ниспадали вдоль ее лебединой шеи. Он помнил, какие тяжелые эти волосы и как приятно было касаться их, притягивать ее к себе и целовать. Он помнил ее густые ресницы, обрамлявшие большие глаза цвета лайма, помнил, как испуганно они смотрели иногда. Этот взгляд причинял ему боль, и хотелось ее защитить. Но почему он этого не сделал?

Потягивая вино, Гриффин взглянул на головоломку из черепков. Одно дело обсуждать и разбирать древнее прошлое, и совсем другое – свое собственное.

– Так вот, Кэмпбелл писал, что если заменить слово «бог» на слово «добро» в любой истории, мифе, религиозном тексте, проповеди или трактате, то получится идеальная религия, по которой можно жить. Если бы я выбирал что-нибудь для веры, то стремление к добру вполне бы подошло.

Небо осветила очередная молния в сопровождении симфонического раската грома, от которого задрожали стекла. Дождь забарабанил по окнам еще сильнее. Лампы в мастерской мигнули раз, другой и погасли.

Робби зажег несколько ароматных свечей и расставил по комнате. В их свете по стенам заплясали длинные зловещие тени.

– Эти свечи насыщены одним из моих новых ароматов. Ты должен сказать, как они тебе нравятся.

– Просишь того, у кого такой нечувствительный нос? – Гриффин пододвинул свечу поближе к черепкам и присмотрелся к ним. Надо было еще так много сделать. Какое облегчение сбежать от проблем в Нью-Йорке. Но вечно прятаться невозможно. Надо закончить перевод и вернуться домой. Закрыв записную книжку, он снял очки и потер переносицу. – С меня хватит. При таком освещении я мало что могу. Надо позвонить в гостиницу и узнать, исправно ли у них освещение. Если исправно, пойдем поужинаем. В темноте ты тоже мало что сделаешь.

– Свет скоро включат, – ответил Робби. – Кроме того, через час у меня встреча с журналистом. Хорошо, что им нужно мое интервью о новой линии духов. Немного прессы поможет найти выход лучше, чем наш маленький магазинчик.

Свет в гостинице действительно был, поэтому Гриффин подтвердил, что на следующее утро продолжит работу часов с десяти, потом одолжил зонтик и ушел.

Когда он шел по улице, то вспомнил о кукле для Элси и что она уже дожидается его в гостинице. Как обрадуется девочка! В конце Рю де Сен-Пер фонарь перегорел, и сквозь ливень было трудно что-нибудь разглядеть. Гриффин присмотрелся: полный мрак, даже машин на дороге не видно. Он шагнул с тротуара. Вино и радостные мысли о дочери прибавили его походке легкости. Гриффин не слышал и не видел машины, выехавшей из-за угла, до самого последнего момента.

Нью-Йорк. Понедельник, 23 мая, 2.00

Малахаю хотелось бежать, но это могло привлечь ненужное внимание. Если бы шел дождь, у него был бы повод. Но день был теплый, и люди в Центральном парке наслаждались погодой, выгуливали собак, катили детские коляски или просто любовались цветущими яблонями и вишнями. Воздух был наполнен ароматами цветов. Если бы не Жас Л’Этуаль, Малахай вряд ли бы это заметил. Еще две недели назад он редко размышлял о запахах. Теперь же он думал только об этом.

Малахай вошел в Шахматный дом слева от Молочной фермы. Внутри здания из красного и белого кирпича было прохладнее, и он почувствовал приятный фруктовый запах курительной трубки. Двое мужчин играли в шахматы за первым столом справа. Слева от них сидел бритый налысо мужчина лет за тридцать в твидовых брюках и голубой, застегнутой на все пуговицы рубашке. На столе перед ним рядом с шахматами лежала незажженная курительная трубка и открытая книга. Подойдя ближе, Малахай увидел иллюстрации шахматных досок.

– Изучаете защиту Петрова? – спросил Малахай.

Рид Уинстон поднял голову.

– Очень оригинальная игра, вы правы.

Лицо его было почти привлекательно: квадратная челюсть, мужественные черты, но глаза казались слишком маленькими, а десны при улыбке обнажались слишком сильно, и делал он это слишком часто, особенно если новости были не очень приятные.

– Возможно, одна из самых оригинальных, в какие мне доводилось играть, и просто восхитительная.

– Мне расставить фигуры заново? – спросил Уинстон.

– Нет, у меня мало времени для игры. Задержали в офисе, за что я приношу свои извинения. Но на кофе время есть. Присоединитесь ко мне?

Пока Уинстон складывал в шахматную доску фигуры из слоновой кости, Малахай беседовал с ним о знаменитой игре 1844 года между русским гроссмейстером Александром Дмитриевичем Петровым и Ф. Александром Гоффманом. На выходе из здания они продолжали разговаривать о шахматах, и лишь когда оказались на улице, Малахай перешел к тому, ради чего он пришел на встречу.

Каждую неделю Малахай проверял свой офис на наличие жучков. Но он был бессилен против дистанционных подслушивающих устройств, которые использовали в ФБР, следя за ним и его Фондом. За последние несколько лет Малахая допрашивали по поводу серии ограблений. Его даже арестовывали и заключали под стражу. Несмотря на то что его вину ни разу не доказали, для ФБР он по-прежнему оставался главным подозреваемым в любых преступлениях, связанных с инструментами памяти. Даже несмотря на то, что у ФБР не было очевидных причин для столь пристального внимания, он предпочитал определенные разговоры проводить вне помещений.