Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

– Дай! – завопил дух. – Дай сюда!

– Кушай, ты голодная. Ты сейчас теплая, настоящая. Ты можешь кушать…

– Не трогай! – взвыла Асами. – Не тронь, мерзавка!

Еще недавно – сама покорность, женщина лютой тигрицей ринулась между бьющимся в корчах телом ее мужа и маленьким сыном, отдающим жалкие крохи пищи в бездонную прорву. В последний момент я успел кинуться наперерез. Схватил Асами в охапку, оттащил в сторону, к дверям – и удивился, сколько же сил потребовалось мне, чтобы удержать хрупкую женщину, не позволить ей нарушить ужасное кормление. Наверное, удержать сенсея Ясухиро – и то было бы проще.

Воистину, женщина захочет – сквозь скалу пройдет!

«Не вмешивайтесь!» – предупреждал меня святой Иссэн. Но он же и сказал: «Слово нужно держать, у нас нет выбора.» Я стоял в доме, где мать уморила голодом двух дочерей, желая, чтобы выжил сын. Я стоял в доме, где сын морил голодом бесполезную мать – и, не дождавшись печального конца, решил поторопить приход смерти. Я стоял в доме, где на моих глазах пытались накормить голод во плоти, живой обезумевший голод, вышний приговор, а значит, что я мог сделать?

Ничего.

– Кушай, бабушка…

– Нет! Не давай ей! Ешь сам!

– Вот…

Арэта протянул старухе плошку. Скрюченные пальцы потянулись к рису и абрикосам, отдернулись, потянулись вновь. Ветер прошел по моим волосам, хотя в спальне не было и признака сквозняка.

Пальцы, похожие на когти, коснулись замурзанной щеки внука.

– Ешь сам, – сказала старая Котонэ, повторив слова невестки, обвисшей в моей хватке. – Ты растешь, тебе надо много кушать. Ешь, маленький, бабушка не голодна.

4

Имя по воде

Гроза отступала.

Барабаны моего тезки, бога-громовика Рэйдена, еще басовито рокотали в поднебесье, но грохот их мало-помалу затихал, удалялся на запад, в сторону моря. В прорехи туч, гонимых верховым ветром, вонзились косые лучи солнца. Уперлись в землю золотыми стропилами, поддерживая быстро светлеющую крышу небосвода.

Мокрый луг перед храмом засиял. Бесчисленные капли на траве сверкали и переливались, словно россыпи драгоценных камней и перламутра. Разбухший от дождевой воды ручей играл солнечными бликами.

По ручью с торжественной медлительностью плыла табличка. Посмертное имя было начертано несмываемой, ярко блестевшей тушью.

Мэмору сидел под ивой на берегу. Нам не пришлось его вязать и тащить: разносчик явился к храму доброй волей. Идти ему было тяжело, ноги держали плохо, подкашивались, но от помощи Мэмору отказался наотрез. Он даже помылся перед выходом и оделся в новенькое платье светло-кремового цвета. Должно быть, лучшее, какое нашлось в доме. Одежду покрывал легкий контурный узор из листьев плюща.

Кусочек осени посреди весны, уже готовой стать летом.

Мэмору был тих и молчалив. Сидел, слушал слова молитвы, долетавшие из храма. Смотрел на воду. Когда табличка с именем поравнялась с ним, голос настоятеля у алтаря Каннон возвысился, обретя сходство с печальным кличем журавлиного клина. Разносчик глубоко вздохнул, провожая табличку взглядом, поник головой, но сразу выпрямился. На лице его печаль мешалась с облегчением, сожаление – с надеждой. Не знаю, какой художник сумел бы это изобразить. Разве что великий мастер, какие наперечет по всей Чистой Земле.

Молитва закончилась, но служба продолжалась. К голосу старого настоятеля присоединились два других: женский и детский. Слов было не разобрать.

Табличка с именем скрылась за излучиной ручья. Голоса смолкли. Из храма вышли трое. Мэмору остался неподвижен. Тогда, не вытерпев, по ступеням вниз сбежал мальчишка лет пяти. Приблизясь к сидящему под ивой разносчику, замедлил шаги, робко тронул Мэмору за руку.

– Папа? Пошли домой.

Сидящий моргнул. Встал. Не глядя взял ладошку сына в свою.

Я смотрел, как они идут прочь.

5

Прекрасные новости

Домой я зашел переодеться.

По-хорошему мне следовало бегом бежать в управу – составлять доклад для господина Сэки. Но я не мог избавиться от ощущения, что насквозь провонял запахами еды пожранной, еды извергнутой, еще какой-то еды, будь она проклята. Наверное, я теперь целый месяц не буду есть совсем, иначе стошнит.

Чай пить буду.

Хорошо еще, что в эти дни, измотавшие меня сверх всякой меры, я носил одежду повседневную, обычную. Не хватало еще испортить новьё, подаренное на службе, во время первого же дела. Матушка моя, конечно, способна отстирать что угодно, но тут меня брали сомнения.

Из ворот нашего дома выезжал сенсей Ясухиро. Гнедая лошадка под ним играла, фыркала, била копытом. У лошадки было прекрасное настроение. Что удивительно, сенсей тоже был в превосходном расположении духа.

– Здравствуйте, Рэйден-сан! – поприветствовал он меня, не покидая седла.

– Рад видеть вас в добром здравии, сенсей!

– Все ли в порядке у вас на службе?

– Все, сенсей, – гаркнул я, ничуть не покривив душой.

Заезжал к отцу по делам додзё, подумал я про сенсея. Странно, конечно: если дела, то уж скорее Ясухиро пригласил бы отца в додзё, а не сам заявился бы к нам в дом. Да и отец – если он сейчас дома, а не на службе или занятиях…

Два раза странно. Впрочем, я так устал, что мне было не до всех странностей мира. Упади небо на землю, я и глазом не моргнул бы.

– Я рад, что у вас все хорошо, Рэйден-сан, – улыбнулся сенсей, сдерживая лошадь. – Вы не поверите, но у вас все даже лучше, чем вы думаете. Вы просто еще об этом не знаете.

Скверное подозрение закралось мне в душу. Переутомился, должно быть. Чего дурного я могу ждать от сенсея? Но Ясухиро уже оставил хорошие новости в покое и разглядывал моего слугу – пристальней, чем следовало бы самураю смотреть на безликого, пусть даже в маске.

– Отличное телосложение, – заметил сенсей. – Плечи, грудь. Просто замечательно. Человек с таким телосложением мог бы прославиться. Я имею в виду, настоящий человек. Тот, у которого есть лицо.

Я похолодел от страха. Зная гордыню Широно, умноженную на незаслуженное оскорбление, пусть даже сенсей и не знал, о чем говорит… Вот сейчас мой слуга завопит: «Я Барудзироку Широно, настоящий человек!..» – и как мне потом разнимать этих двоих? Полицию звать, что ли?!

– Да, господин, – прогудел Широно. – Вы совершенно правы.

– Что? – не понял Ясухиро.

– Если есть лицо, прославиться нетрудно.

– Не смей отвечать мне, каонай! Только из уважения к твоему хозяину…

– Да, господин.

Не сразу я понял уступчивость слуги. А когда понял…

Широно мог остаться незамеченным, этот талант – врожденный или приобретенный – у него никто не отнимал. Привалился бы к забору, сенсей и внимания бы не обратил. То, что Широно позволил сенсею увидеть себя, заинтересоваться, вслух оценить рост и стать – это уже было частичным вызовом. Что после высокой оценки сенсея смогло бы обидеть Широно? Ничего. В особенности оскорбительное упоминание о безликости, которой на самом деле не было. Уверен, слуга оценил повадки и телосложение сенсея в не меньшей степени, чем сенсей – его собственные.