Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира

Сначала сэр Хадсон Лоу согласился с тем, что было бы неправильным передавать ему оскорбления в его адрес; но после этого он сразу же заявил, что мне обязательно следует докладывать ему о подобных вещах; что одно из средств, способствующих побегу генерала Бонапарта с острова, заключается в очернении личности губернатора; что оскорбление и унижение статуса кабинета министров являлось тайным и гнусным способом осуществить попытку сбежать с острова; и, следовательно, на меня возложена обязанность немедленно докладывать о всех высказываниях подобного рода. Что касается его самого, то он не обращает внимания на оскорбления в свой адрес и его никогда не выведут из состояния равновесия испытываемые в отношении него чувства мести и злобы, но при этом он желает знать буквально всё; и только через него одного должны осуществляться контакты с Англией; и только он сам может поддерживать связь с лордом Батхерстом.

Не совсем согласившись с софистикой его превосходительства, я ответил, что, как представляется, не все члены правительства его высочества разделяют подобную точку зрения. Об этом свидетельствуют те письма, которые я получал от официальных лиц Лондона с просьбой ставить их в известность об обстоятельствах пребывания Бонапарта на острове, а также письма с выраженной мне благодарностью за мои прошлые письма, показанные некоторым членам кабинета министров. Губернатор был в высшей степени обеспокоен моим ответом и заявил, что упомянутые мной лица ничего общего не имеют с делами, касающимися Бонапарта; что только государственный секретарь, с которым он поддерживает связь, должен знать всё, что относится к упомянутому вопросу; что он (губернатор) не сообщает о том, что происходит на острове, даже герцогу Йоркскому; что никто из министров, за исключением лорда Батхерста, не должен знать о том, что происходит на острове; и что все сообщения с острова, даже его светлости, должны направляться через губернатора, и только через него.

Его превосходительство затем заявил, что моя переписка с Лондоном должна подлежать тем же ограничениям, что и переписка лиц, сопровождающих генерала Бонапарта. Я ответил, что если он (губернатор) неудовлетворен сложившимся положением дел, то я готов отказаться от порученных мне обязанностей и отправиться обратно на борт корабля сразу же, как только этого пожелает его превосходительство, поскольку я полон решимости отстаивать права британского офицера. Сэр Хадсон в ответ на мое заявление сказал, что в этом нет необходимости, так как будет очень просто уладить все дела. Затем губернатор завершил нашу беседу, заявив, что этот вопрос требует тщательного рассмотрения и он возобновит его обсуждение на следующий день.

10 октября. Беседовал с Наполеоном в его спальне. Я пытался убедить его, что на самом деле сэр Хадсон Лоу, возможно, намерен был проявить вежливость в те моменты, когда его поведение казалось оскорбительным; что иногда его жесты указывали на намерения, далёкие от его мыслей; и особенно я старался объяснить ему, что сэр Хадсон Лоу, положив руку на свою саблю, действовал целиком и полностью в силу своей непроизвольной привычки, которая заключается в том, что он подтягивает саблю вверх и затем прижимает её к своему боку (что я попытался продемонстрировать Наполеону жестами); что он сам заявил мне, что никто, кроме закоренелого злодея, не бросится с саблей на невооружённого человека. «Доктор, — возразил Наполеон, — это и детям понятно. Если он и не выступал в роли палача, то выглядел он как настоящий палач. Он вам показывал новые инструкции?» Я ответил, что он ни словом не обмолвился о них. «А, — вздохнул император, — я уверен, что он замыслил нечто зловещее».

Сегодня вечером в мою комнату пришел граф Бертран для того, чтобы я помог ему перевести некоторые пункты новых ограничений, которые, как он сказал, по своей природе столь бесчеловечны по отношению к императору, что он (граф Бертран) склонен думать, что не понял их. Это были те пункты, которые запрещали Наполеону прогуливаться по верхней дороге, прогуливаться по дорожке, ведущей к коттеджу мисс Мейсон, входить в любой дом и разговаривать с любым человеком, которого он мог встретить во время верховой или пешей прогулки. Будучи уже подготовленным самим губернатором и всем тем, чему я был свидетелем в этот день, к чему-то совсем нехорошему, я, признаюсь, при первом ознакомлении с текстом этих инструкций, какое-то время не мог сдвинуться с места, словно громом пораженный. И даже после того как я прочитал их три или четыре раза, я едва мог убедить себя в том, что правильно их понял. В то время как я помогал графу Бертрану переводить инструкции, в дверь постучали, и в мою комнату вошел полковник Виньярд. Когда граф ушёл, я рассказал полковнику, что именно от меня хотел граф Бертран, и затем спросил его, правильно ли было мое толкование текста инструкций, которое я объяснил графу. Полковник Виньярд ответил, что мое толкование абсолютно точное.

11 октября. Сэр Хадсон Лоу вызвал меня в город. Завтракал вместе с ним в доме сэра Томаса Рида; после завтрака губернатор сказал мне, что должен сообщить нечто особенное, но данное место не совсем удобно для предстоящего разговора, и поэтому он состоится в другое время. Показал губернатору и сэру Томасу мой перевод тех мест в инструкциях, которые вызвали сомнение у графа Бертрана. Сэр Хадсон заметил, что в одном месте я в переводе слишком усилил одну из формулировок, но что я абсолютно точно передал смысл инструкций. А именно: французы не должны спускаться в долину или отклоняться от верхней дороги, так как этот участок в свое время был предоставлен им для прогулок ради сохранения их здоровья; они не должны разговаривать с посторонними и заходить в дома, любое ограничение, касающееся генерала Бонапарта, в той же степени относится и к сопровождающим его лицам. Свои высказывания он закончил тем, что предложил мне при возможности сообщить Бонапарту, что я слышал, как губернатор сказал, что инструкции исходят от британского правительства, а он всего лишь исполнитель указаний, а не их автор.

12 октября. Наполеон завёл разговор о новых ограничениях, заметив, что Бертран не мог заставить себя поверить, что он правильно их понял, и попросил меня высказать моё мнение, что я и сделал, насколько это было в моих силах, кратко и точно. Когда я закончил, Наполеон воскликнул: «Какая дикая расправа!» Я заметил, что губернатор вчера сказал, что указания о новых ограничениях исходили от британского правительства и он всего лишь их исполнитель. Наполеон бросил на меня взгляд, полный скепсиса, усмехнулся и добродушно шлёпнул меня по щеке.

На имя Бертрана от сэра Хадсона Лоу поступили два письма. Я не читал их, но мне рассказали, что одно из них касалось новых ограничений и содержало утверждения о том, что они почти ничем не отличаются от предыдущих, так как в соответствии с ними границы Лонгвуда практически остались такими же.

13 октября. Наполеон принимает ванну. Пожаловался на головную боль и на общее недомогание; и его немного лихорадило. Он бранил остров и отметил, что не может выйти погулять при солнце хотя бы полчаса без головной боли из-за отсутствия малейшей тени. «Вот уж действительно, — заявил он, — надо обладать на редкость твёрдым характером и огромной силой воли, чтобы выдерживать такое существование, какое влачу я в этом ужасном обиталище. Каждый новый день этот палач вонзает в моё сердце кинжал, наслаждаясь содеянным злодейством. Судя по всему, это у него единственное развлечение. Ежедневно он только и размышляет над тем, как бы по-новому досадить мне, оскорбить и заставить испытать очередные лишения. Он хочет сократить мою жизнь, ежедневно раздражая меня. В соответствии с его последними ограничениями мне не разрешается разговаривать с любым встреченным человеком. В этом не отказано людям, приговоренным к смертной казни. Человек может быть закован в цепи, его могут заточить в тюремную камеру и содержать на одном хлебе и воде, но ему не отказывают в свободе слова. Это неслыханный пример тирании, если не считать эпизода с человеком в железной маске. В трибуналах инквизиции выслушивают человека, выступающего в свою защиту; но мне безо всякого суда, в нарушении всех божьих и человеческих законов вынесли приговор, так и не выслушав меня; заключили в тюрьму в качестве военнопленного в мирное время; отлучили от жены и сына, силой привезли сюда, где мне навязаны произвольные и до сих пор неизвестные ограничения, вплоть до лишения права говорить.