Наложницы. Гарем Каддафи - Анник Кожан

Используя свои связи с трибуналом в Триполи, Хишам похлопотал, чтобы нас тайно расписали. Праздника не было, мы не сообщали родителям: в любом случае, они все равно не дали бы своего согласия. Но это временно меня успокоило, хотя позже я обнаружила, что документ не имел никакой юридической силы.

А потом однажды Аль-Джазира показала репортаж о молодой женщине по имени Инас аль-Обейди, которая ворвалась в ресторан одного престижного отеля в Триполи, где остановились западные журналисты, с криками, что ее изнасиловали солдаты Каддафи. Это была неслыханная сцена. Она жаловалась на свою судьбу, а люди из охраны или протокольной службы поспешили закрыть ей рот. Но она продолжала кричать, рыдала, отбивалась. Журналисты попытались вмешаться, но в конце концов ее увели силой, оставив людей в полном замешательстве. Ее смелость меня поразила. Ее точно посчитают сумасшедшей. Или проституткой. Но она приподняла завесу над тысячами подобных случаев, потому что я ни на секунду не сомневалась в том, что солдаты Каддафи могли последовать примеру своего хозяина.

А еще друзья Хишама передали ему сообщение, что в Баб-аль-Азизии насторожились и собирались «навести порядок», убрать «дочерей» — свидетельниц, пропащих и мешающих. Я узнала, что люди Каддафи — знаменитые катибы — искали меня в доме родителей, угрожали им. В испуге мама скрылась в Марокко. После жестоких допросов папа сказал, что я уехала вместе с ней. «Верните ее!» — приказали ему. Катибы также устроили облаву у родителей Хишама. «Где Сорая?» Семья ответила, что они меня не знают, а Хишама якобы забрали в комиссариат.

— Я должен отвезти тебя в Тунис, — сказал он мне. — Нельзя терять ни дня.

Он доверил меня одному своему другу, водителю скорой помощи, благодаря которому я пересекла границу и присоединилась к своим тунисским кузенам. Каждый день я следила за ливийскими новостями. Удары НАТО, продвижение повстанцев, жестокость настоящей войны. Я жила в страхе. Хотела вернуться в Ливию, но Хишам категорически мне запрещал. Он опасался, что повстанцы примут меня за приспешницу банды Каддафи, члена его ближайшего окружения, что повлечет за собой подозрения в коррупции и лишение прав. Эта мысль мне показалась безумной! Меня — приспешницей? Меня, которую похитили и поработили? Меня, у которой была лишь одна надежда на то, чтобы выровнять линию своей жизни: увидеть, как Каддафи отстраняют от власти и осуждают за то, что он со мной сделал? Я кричала ему в трубку, что его опасения смешны и даже оскорбительны. Меня могли приписать к лагерю моего палача? Это уж чересчур! Потом до меня дошли слухи, что Наджа и Фарида были убиты. И вдруг мне стало страшно.

В августе, с началом Рамадана, я узнала, что одна прорицательница предсказала в двадцатых числах смерть Каддафи и освобождение Триполи. И тогда я вернулась. Сначала я разыскала Хишама в загородном доме, но там невозможно было находиться: без воды, газа, электричества. Продолжались удары НАТО. Царил полный хаос. Восьмого августа несколько солдат Каддафи пришли уговаривать Хишама, так же как и его брата, участвовать в ночной операции недалеко от Эз-Завии. Кажется, речь шла об эвакуации одной семьи на лодке, но, признаюсь, я не поняла всех деталей. Может, он не хотел, чтобы я волновалась. Хишам казался огорченным, и у меня создалось впечатление, что у него не было выбора. Он ушел вечером. И больше никогда не вернулся.

Мне позвонили и сказали, что их лодка попала под удар НАТО. Потрясенная известием, я помчалась к матери Хишама. Она плакала и обнимала меня. Один только Бог знает, как она осуждала нашу связь. Я засыпала ее вопросами, но она знала не больше, чем я. Сведения были обрывочными и противоречивыми. Известно было лишь то, что Хишама считают мертвым. Его брат плыл девять часов, чтобы добраться до берега, и он был цел, не считая ранения в ногу. Но он нам ничего не прояснил. Хишам исчез, его признали мертвым, несмотря на то что его тело не было найдено, в отличие от других. Состоялась похоронная церемония. Я была подавлена.

И вот наступило 23 августа и освобождение Триполи. Улицы были заполнены одурманенным свободой народом, пребывавшим в эйфории. Выходили женщины с детьми, поднимали наш новый флаг. Мужчины обнимались, танцевали, стреляли в небо из автоматов Калашникова и орали «Аллах акбар!», повсюду громкоговорители транслировали революционные песни. Изнуренных, но счастливых повстанцев принимали как настоящих героев. Они открыли тюрьмы и взяли штурмом Баб-аль-Азизию! Это было невероятно. Я вопила от восторга! Аплодировала конвою, благодарила Бога за этот день, который останется самым великим днем в истории Ливии. Но все внутри меня рыдало. Я истощила все свои силы, и я была обречена. Рядом не было Хишама.

Всю ночь телевидение транслировало поразительные репортажи: как войска мятежников входили в крепость, окружали дома и виллы клана Каддафи, выставляли напоказ вещи, принадлежавшие Вождю, как смешные трофеи. Насмехались над его дурным вкусом и жалкой роскошью владений его сыновей. Изуродовали, растоптали и разворотили его бюсты и фотографии. Дом Сафии представили как «семейный очаг», предположив, что комната, смежная с ее спальней, принадлежала Вождю. Я пожала плечами. Определенно, никто не имел представления о том, что творилось за многочисленными дверями Баб-аль-Азизии. Никто не мог бы предположить, что в подвале жила горстка отверженных.

Меня на время приютила подруга приятеля Хишама, но папа волновался за меня, и 28 августа я согласилась поехать с ним в Тунис. В конце сентября я вернулась в Триполи.

Но что мне делать со своей жизнью? Как взять ее в руки? Мне всего двадцать два года, но я не могу отделаться от странного чувства, что я слишком много повидала, слишком много пережила; мои глаза и тело слишком устали. Износились навсегда. Ни силы, ни желания, ни надежды. Тупик. У меня нет ни денег, ни образования, ни профессии. Мои братья узнали правду, и жить вместе с семьей стало невозможно. Где тогда жить? Ни один ливийский отель не сдаст комнату женщине без сопровождения. Ни один уважаемый домовладелец не согласится сдать комнату незамужней женщине. Моя кузина из Туниса любезно согласилась пожить со мной некоторое время в Триполи. А потом?

Я слышала, как говорят, что Международный уголовный суд выпустил ордер на арест Каддафи за преступления против человечества. И тогда я возложила все надежды на свое свидетельство. Все должны были меня услышать. Нужно, чтобы я поведала о своей истории и сама составила беспощадную обвинительную речь против своего палача. Потому что я хотела увидеть его за решеткой. Я хотела последний раз оказаться с ним лицом к лицу, посмотреть ему прямо в глаза и хладнокровно спросить: «Почему? Почему ты так со мной поступил? Почему ты меня изнасиловал? Почему ты лишил меня свободы, бил, пичкал наркотиками, надругался надо мной? Зачем ты научил меня пить и курить? Почему ты украл мою жизнь? Почему?»

Но он умер 20 октября, едва только вылез из канализационной трубы, где скрывался, повстанцы его казнили. Какая ирония для тех, кого он сам считал крысами! На экране телевизора я видела его окровавленное лицо, его тело было выставлено напоказ в холодном зале в Мисурате, как испорченный кусок мяса. И я не знаю, что взяло верх: утешение от мысли, что его наконец-то победили, ужас перед всей этой жестокостью или злость оттого, что он таким образом улизнул от правосудия. Безусловно, злость. Он подох, не расплатившись по счетам с ливийцами, которых топтал сорок два года. Не предстал перед международным судом, перед всем миром. А в частности — передо мной.