Круги Данте - Хавьер Аррибас

― Да, не сомневайтесь, ― подтвердил Кьяккерино. ― Невероятно многое, в этом все уверены, а больше остальных моя святая жена, ― сказал он насмешливо. ― И они правы. Для чего еще нужен такой невежа, как я, если не для таких вещей?

― Хорошо, ― произнес Данте, он пребывал в хорошем настроении, ― философ сказал, что все люди по натуре тянутся к знанию.

Кьяккерино удивленно посмотрел на него.

― Аристотель, ― непринужденно пояснил поэт.

― Ну, тогда он, безусловно, прав, этот Ориосто Тель, ― обрадовался Кьяккерино. Данте не пытался поправить его. ― Хотя многие вещи, которые тут происходят, очень грустно узнавать и помнить, ― добавил слуга печальным голосом.

― Например? ― спросил Данте, очень заинтересованный возможным исходом этой беседы.

― Ну… ― заколебался Кьяккерино, словно подыскивал слова. ― Я не понимаю ничего в том, что называют политикой… Я не сомневаюсь, что, благодарение Богу, наши правители делают все необходимое. Но мне кажется, что изгонять столько людей из своей земли ― недоброе дело. В последний раз больше тысячи человек покинули Флоренцию, ― добавил он тихо, почти доверительно.

Несмотря на преувеличение, эти слова вызвали в Данте надежду на простой народ, хотя речь шла о тех, кто не имел ни голоса, ни прав в принятии государственных решений. Возможно, однажды народ обретет силу и получит необходимый толчок, чтобы воспрепятствовать этим кровавым событиям, порождающим столько страданий.

― У тебя есть друзья среди тех, кого изгнали? ― спросил Данте.

― Если у кого-то во Флоренции нет друзей или родственников среди них, ― ответил слуга, ― он одинок в этом мире. Кроме того, среди изгнанных всегда были гибеллины. Поэтому… от гвельфов… не может быть ничего хорошего, нет, ― повторил он, уверенно кивая головой в подтверждение своих слов.

― И как ты думаешь, что привело к такой ситуации? ― спросил Данте, которому было любопытно узнать точку зрения свидетеля, казавшегося беспристрастным.

― Если бы я знал! ― воскликнул Кьяккерино, пожав плечами. ― Я могу рассказать вам о том, что произошло. Ради знания, чтобы стать таким же ученым, как этот Тель, о котором вы упомянули.

Кьяккерино, глядя на гостя, оперся на палку; он мало интересовался своей работой, но был не прочь дать собственную версию событий.

― Я думаю, что дела были плохи уже давно, хотя, благодарение Господу, казалось, что мир наконец воцарился во Флоренции. Пока нас не настигло это проклятие Пистойи, ― грустно произнес он. ― Но я полагаю, что вы знаете об этой истории, ― добавил он скромно.

― Не думай так и расскажи мне, ― попросил Данте с доверительной улыбкой.

Кьяккерино обрадовался возможности рассказать одну из его историй и начал без предисловий.

― Хорошо. Говорят, что это было в Пистойе, где начались ссоры между черными и белыми гвельфами. Кажется, там жил некий мессер Канчелльери, который был очень богат и имел много детей. Беда в том, ― продолжал он, подмигивая, ― что все они были не от одной женщины, так что дела шли не слишком хорошо у этих сводных братьев… ― Он вздохнул, а потом продолжал: ― По слухам, одну из этих женщин звали Бланка, а детей, рожденных от нее, называли «белыми».[44]И, как вы понимаете, детей от других женщин стали называть «черными».

Данте знал эту историю, но все было не так просто в итальянской политике. Различия были гораздо глубже, чем эта зараза, пришедшая из Пистойи. Все чаще белые гвельфы протестовали против растущего проникновения папистов, сближаясь с гибеллинами. В противоположность этому, черные были неуступчивее по отношению к остальным, требуя сохранить за собой привилегии. Более неспокойные и аристократичные, хотя заигрывающие с чернью, они открыто помогали папе и поддерживали друг друга; папа даже проклял упрямых белых, противостоявших ему.

― И так как у обеих партий было много родственников и друзей в Пистойе, ― продолжал говорить слуга, возвращаясь при этом к своей работе, ― дьявол посеял гордыню и ненависть среди них, чтобы пролилось много крови. И, возможно, он остался запертым здесь вместе с этим проклятием, ― грустно произнес он, глядя в пол. ― Но, кажется, правителей больше волновали возможные события. Так что они возглавили новое правительство города, а чтобы сохранить мир, не придумали ничего лучшего, чем изгнать самых воинственных из семьи Канчелльери из их владений. О Флоренция! Вы знаете, что происходит с корзиной яблок, когда к ним кладут одно гнилое? То же самое произошло в нашем городе. Скоро во всей Флоренции не говорили больше ни о ком, кроме белых и черных. Слушайте… Они не только не примирились между собой, эти из Пистойи, напротив, под их влиянием даже хорошие гвельфы Флоренции разделились на партии! На этом покой закончился.

― Хочешь сказать, что Канчелльери из Пистойи прибыли во Флоренцию, чтобы посеять раздоры среди флорентийских гвельфов? ― спросил Данте с интересом.

― Нет, нет! ― медленно ответил Кьяккерино. ― Флорентийцам не нужны иноземцы, чтобы убивать и совершать преступления. Белые искали убежища у Черки, очень могущественной семьи. Ее главой был мессер Вьери де Черки, живший в сестьере Порта Сан Пьеро; это место, после того что там произошло, называют «скандальным сестьером».

Данте не смог скрыть улыбку. Болтун Кьяккерино не догадывался, что его собеседник был соседом этого семейства.

― Но были соседи, которые желали их гибели ― Донати, ― продолжал Кьяккерино, ― очень древнее, благородное семейство, но, как говорят, без особых богатств и с небольшим влиянием. Только для того, чтобы досадить своим врагам, они превратились в сторонников черных. Их главой был мессер Корсо Донати, ― уважительно пояснил слуга. ― Храбрый человек, который уже ушел из этого мира, да простит ему Бог его грехи; его последователи называли его Бароном. Он до смерти ненавидел мессера Вьери! ― произнес он с чувством. ― Он презирал его. Рассказывают, что каждое утро, выходя из дома, он громко кричал: «Что сегодня нам проревет осел из Порты?» ― имея в виду мессера Вьери.

Данте отлично знал этих своих соседей. От одного упоминания воинственного Корсо Донати его бросило в холод. Прекрасный и находчивый оратор, обладающий тонкой изобретательностью, он был готов совершать злодейства и являлся постоянной угрозой для флорентийского правосудия. Он мог стать худшим врагом, которого кто-то способен нажить в подобные беспокойные времена, и Данте страдал от его неограниченных амбиций. Жадность заставила Донати противостоять своим бывшим союзникам, и это привело его к гибели. Потому что они, еще более хитрые и коварные, обвинили его в деспотизме и измене, и он закончил свои дни, став жертвой насилия, которое сеял сам.