Поскольку я живу - Марина Светлая

- Завтра, - вклинился снова Иван, - разбор «Годара». Того, что мы играли сегодня. Репетиция пока общая. Индивидуальные назначены в соответствии с графиками. Больше трех дней на песню мы не тратим. Сводить окончательно будем уже в Берлине. На этом, пожалуй, все. Ну и типа… спасибо за внимание.

Он обезоруживающе улыбнулся и снова осмотрел присутствующих. Пустой, ничего не выражающий взгляд. И на людей, и мимо одновременно. Полина поднялась, рядом с ней засуетилась и Рита.

- Как впечатления? – спросила Полька, одеваясь. На сцену больше не смотрела, но выхватывала в общем негромком гомоне голос Мироша.

- Ну, времени на раскачку, похоже, не будет, да? – тихонько ответила скрипачка, надевая пальто.

- Похоже, не будет.

- В принципе логично. Я думала, мы сегодня попробуем что-то делать. Так боялась.

- Лучше для начала попробовать дома, - улыбнулась Полина. – И лучше – на свежую голову. До завтра.

- А вам далеко?

- Да не очень.

- Ясно. А мне в Ирпень. Тогда до свидания.

- До свидания, - попрощалась Полина и направилась к выходу.

Но едва переступила порог зала, как к горлу гадким, твердым комом подкатила паника.

Она ускорила шаги, пыталась вздохнуть, но чувствовала себя словно в полном вакууме. Воздуха не было, ничего не было. Ее трясло – от губ до кончиков пальцев, ноги подкашивались, и она мечтала лишь о том, чтобы выйти, наконец, из здания и не попасться никому на глаза.

Никому не попасться на глаза.

Заклинание, которое она шептала, спускаясь по лестнице, ярко освещенной в это время суток фонарями, и сворачивая в небольшой сквер у офисного здания, в котором располагалась студия. На дорожках среди деревьев тут и там тоже высились фонари – на кованных вычурных ножках и с матовыми цветными плафонами. Отчего освещение здесь было уже не таким ярким, рассеянным.

Романтичным.

Романтики добавляли и несколько беседок, украшенных ажурными деревянными решетками. В одну из таких беседок и нырнула Полина, продолжая бормотать уже бессвязные, растерявшие смысл от бесчисленного повторения слова. Обессилено рухнула на лавку и, не отрывая взгляда, боясь пропустить, следила за дверью.

Следом за ней, расползаясь во все стороны – кто к метро, кто на маршрутку, кто на парковку, засеменили оркестровые участники проекта. Такие же, как она. И не такие одновременно. Она с самого начала на особом положении. Выделили ее одну. Рыба-молот выделила. Фантасмагория.

Они, еще почти не знакомые между собой, уже о чем-то, перешучиваясь, трещали сороками. Что-то о безопасности, про слитые в сеть записи. Приподнятое настроение, созданное в репетиционном зале Мирошем и вечной парой Кормилин-Комогоров, передалось и им.

Наверное, стоило признать, это хорошее начало. Очень хорошее начало. Замечательное начало, а еще – театр одного актера. Вернее, актрисы. Ее театр. И пьеса с названием «Быть как все».

Спустя еще двадцать минут после ухода музыкантов из здания выбрались члены команды «Меты» – Таранич и карандаши – клавишник и ударник. Как-то забавно в голову пришло прежнее прозвище. Рыба-молот их так в то лето называла. «Вперед, карандаши, бояться потом будете». А они, кажется, и не боялись совсем. Никогда не боялись, в отличие от девочки Риты, ухватившейся за нее как за опору, что поможет выстоять сегодняшний день. Тоже смешно. Сколько в Ритиной жизни было конкурсов и достижений, чтобы попасть в Национальную филармонию, пусть и второй скрипкой. А каких-то самоучек испугалась. И вцепилась в Полину.

Или это Полина в нее вцепилась как во что-то нормальное, за что можно удержаться, если подхватит и понесет?

Замыкали процессию Боднар, Фурсов и Мирош. Первый быстро пожал приятелям руки и свинтил на парковку. Фурса на время задержался. Что-то спрашивал у Ивана? Или просто говорил? Откуда ей знать. Взгляд был прикован только к нему. Он усмехался так, как она помнила. Но улыбки не было никакой. Рылся в карманах, закуривал. Потом зачем-то толкнул Влада в плечо, но это выглядело по-дружески. И вслед за этим движением расхохотался, оглашая звуком своего бесценного голоса всю площадь перед студией. Дождавшись, пока он замолчит, Фурса покрутил пальцем у виска и поплелся, как и все, туда, где еще оставались несколько машин.

Иван все стоял на крыльце у лестницы, прислонившись к перилам. Курил, глядя прямо перед собой. И не видел ее, тогда как она почти рядом, почти близко могла его рассмотреть. Непокрытая голова. Как в ту весну, когда она увидела его под Дюком. Потертая кожанка светло-серого цвета. Дорогая, явно брендовая. Небрежно расстегнутая на этом ветру, так что видна светлая рубашка. Всегда ходил нараспашку, купался в конце ноября. И в поезде, когда все мерзли, тоже не удосужился застегнуть пуховик… Узкие темные брюки, обтягивающие крепкие бедра и ноги.

Он курил долго. И Полина потеряла счет времени, глядя на него. А потом в одно мгновение все закончилось. Залихватски потушил окурок – о подошву собственного ботинка. И двинулся к парковке. Не спеша. Медленно. Как и произносил получасом ранее: «Вполне достаточно, Полин».

Затем скрылся в темном джипе, цвет которого в свете фонарей не угадывался. Дверца хлопнула.

Наступила тишина, длившаяся еще несколько мгновений, пока Мирош не завел двигатель и не вырулил на проезжую часть.

Прошло еще бессчетное количество секунд, отсчитываемых ее сердцем. И Полина, наконец, смогла проглотить душивший ком и найти в себе силы подняться и пойти по улице.

Надо забрать машину, брошенную где-то на Льва Толстого. Или не стоит? Куда ей за руль в таком состоянии? Ладно, если сама, другие не должны страдать из-за ее неадекватности. А кто сможет назвать ее нормальной? Стоит только взглянуть – она скорее тень, чем живой человек.

Бледное лицо, бескровные губы, холодные глаза, лишенные цвета. Может быть, Стас прав? И место ей в психиатричке? Нормальные люди не ищут ответы, которых нет. Нормальные люди едут после работы домой, ужинают и смотрят киношки, а не рассматривают часами мелкие ракушки, вплетенные в тонкие ремешки.

- Значит, я ненормальная, - проговорила она и усмехнулась, заметив, как женщина, шедшая ей навстречу, обошла ее полукругом, когда услышала эти слова. А все потому что нормальные люди бегут от правды, окружая себя иллюзиями.

* * *

Пять лет он окружал себя иллюзиями, что все можно закончить одним махом. Это только садисты рубят хвост по частям. В действительности довольно одного дня, всего одного, чтобы вернуться в исходную точку. В действительности никогда ничего не заканчивается.

Сигаретным дымом, заполнявшим легкие, можно попытаться перебить запах духов, моментально въевшихся в его подкорку, когда он стоял за ее спиной и, шалея, сознавал, что снова слышит, как звучит ее голос. Пустой бравадой, исторгаемой из себя на непонятно откуда взявшемся резерве, можно отключить осознание наступившей катастрофы, когда, куда ни глянь, а повсюду ее глаза, которые смотрят куда угодно, но не на него, кроме единственного мгновения, когда их нарочно столкнули посторонние. Широкой улыбкой, нарисованной на губах, можно скрыть самое страшное, непреодолимое, невозможное желание задать вопрос, мучивший уже столько дней: что ты здесь делаешь?