Дневник войны со свиньями - Адольфо Биой Касарес

– Можно узнать почему? – спросил Видаль.

– Все очень просто, хотя вы, пожалуй, этого не поймете, – заявил Данте. – Мне приснилось, будто экскурсионисты победили в жутко трудной игре.

– Пройдите на кухню, – настаивал Рей. – Надо готовить завтрак.

– В общем, – заметил Данте с хитрой улыбочкой, – мы наконец-то завладели правами хозяина дома. Видаль подумал, что притупившиеся пять чувств – некая защитная скорлупа стариков.

– Пора поесть, говорят вам, – весело торопил Рей.

Видаль, как бы желая последовать за ними чуть погодя, остался в столовой. Когда друзья удалились, он направился к двери и вышел на улицу. Было уже светло. Пройдя один квартал, он почувствовал, что пончо на плечах ему мешает. Ага, стало быть, пришло наконец бабье лето после Святого Иоанна. Невдалеке от дымившихся остатков костров какой-то парень раскладывал газеты у подъездов. Видаль хотел купить у него газету и сунул руку в карман, но тот его предупредил:

– Нет, нет, дедушка. Для вас газеты не будет.

Видаль гадал: то ли все газеты предназначены подписчикам, то ли ему отказали, потому что он стар.

В доме Джими жалюзи по-прежнему были опущены. Видаль позвонил, хотя и сказал себе, что это бессмысленно, что он и правда зря беспокоит людей. Да еще пришлось отгонять от себя мысль, будто все на улице – сперва молочник, потом постовой, а теперь женщина, мывшая пол в сенях дома напротив, – смотрят на него с плохо скрываемой смесью удивления и враждебности. Наконец дверь отворилась, и высунулась маленькая головка Летисии, прислуги Джими.

– Джими дома?

– Не знаю. Который час? Хозяин в это время еще спит.

Девушка смотрела на него круглыми, очень близко посаженными глазками. Чтобы показать, что он друг дома, Видаль заметил:

– А я думал, что вы приходящая.

– Со вчерашнего дня я тут живу, – возразила Летисия с явным удовлетворением.

– Вы слышали о вчерашних беспорядках? Для всех друзей было бы намного спокойней, если бы Джими не выходил из дому. Не будите его, пожалуйста. Запомните мои слова.

Девушка, видимо, хотела не впускать его в дом, но потом, как бы передумав, посторонилась. По узкой лестничке слева они спустились в подвал, где днем раньше Видаль случайно увидел любовную игру, привлекшую его внимание.

– Подождете меня? – сказала девушка. – Я мигом.

Видаль подумал: «Хоть бы он оказался дома. Еще одной смерти я не выдержу». В житейских делах, где беспорядочный случай обычно распределял удары более или менее равномерно, Видаль, так показалось ему, впервые обнаружил некий умысел, и, без сомнения, умысел враждебный. Вскоре Летисия появилась. Не дожидаясь ее ответа, Видаль вопросительно посмотрел ей в глаза. Девушка усмехнулась.

– Там только племянница. Я ее не будила.

– Значит, Джими нет дома?

– Если хотите, я постучусь к племяннице и спрошу.

– Нет, ни в коем случае.

Девушка опять усмехнулась, словно о чем-то догадавшись, и пристально поглядела на Видаля.

– Не желаете ли мате?

– Нет, нет, спасибо, – поспешно ответил он.

Хотя поднимался он по лестнице небыстро, ему казалось, будто он бежит. Открывая дверь на улицу, он услышал внизу, в подвале, прерывистое дыхание и какой-то звук, который сперва показался ему всхлипом, а затем – смехом.

Поправив галстук и подтянув пончо на плечах, Видаль зашагал с беспечно уверенным видом. «Как быстро ее развратили. Нет, это надо сказать по-другому: вчера бегали за ней, сегодня она бегает за мной». Ему стало грустно, что его занимают такие пошлые мелочи, когда он только что получил достоверное доказательство – да, именно это выражение пришло ему на ум, – что с Джими что-то случилось. И тут же ему представилась эта девушка, протягивающая ему свои руки с толстыми заскорузлыми пальцами. Кто-то – возможно, Джими, но скорее Аревало – говорил, что порой крайнее безобразие может вызвать любовь, граничащую с безумием. Он попытался вообразить эту девушку такой, какой, вероятно, мог бы ее увидеть. Страшная слабость, чуть ли не тошнота нахлынула на него. «Какой стыд», – пробормотал он. Он вспомнил, что Бог знает как давно ничего не ел, и направился в булочную, говоря себе, что надо было согласиться на предложение Летисии выпить мате, пусть в этом предложении подразумевалось не только мате. Как только придет домой, вскипятит воду – четыре-пять мате, несколько кусочков хлеба, и эта неуместная слабость пройдет. Ему казалось, что, сбежав с бдения, он поступил дурно. Когда вошел в булочную, покупателей там не было – только дочери Рея. Не здороваясь (просто из робости), он попросил:

– Шесть сдоб, четыре рогалика и булочку грубого помола.

– Старик еще там, на бдении? – спросила одна из дочек.

– Чтобы их там убили всех разом, – отозвалась другая.

Возможно из-за усталости, Видалю стало очень грустно. Он подумал, что вряд ли у него хватит сил и иллюзий, чтобы выдержать эту жизнь. Дружба равнодушна, любовь низменна и неверна, единственное, что получаешь сполна, это ненависть. До сих пор он остерегался, будет и дальше остерегаться нападения молодых (в этом смысле все ясно), но когда он вышел на улицу Паунеро, ему привиделась как некий выход, которым не стоит пренебрегать, его собственная рука с воображаемым револьвером, приставленным к виску. Это видение, которое, вероятно, было всего лишь причудой внезапной тоски, вызвало в нем протест против всего на свете и, в частности, против себя самого – ведь он пытается любой ценой защитить то, что сам же хочет уничтожить.

Маделон, мывшая тротуар перед обивочной мастерской, сделала ему знак остановиться и подождать ее, она занесла швабру и ведро, заперла дверь, перешла улицу. Видаль подумал, что, если разговор у Маделон будет долгий, он упадет в обморок. Поскорее хлеб и мате, откладывать нельзя.

– Мне надо с тобой поговорить, – заявила женщина. – Это очень важно. Я не хочу, чтобы нас видели вместе. Можно зайти к тебе?

Они вошли в комнату Видаля. Видаль хотел было положить пакет на ночной столик, но подумал, что если предложить поесть Маделон, то он и сам сможет, не нарушая приличий, сразу съесть кусочек. Развернув бумагу, он сказал:

– Хочешь?

– В такую минуту? Как ты мог подумать? – запротестовала Маделон и разрыдалась.

– Что случилось? – со стоном спросил Видаль.

Она взяла его руки (ее руки были мокрые), прижала их к своему телу. Видаль узнал запах дешевого мыла, лаванды, белья, волос.

– Любовь моя! – услышал он.

Его обдало ее дыханием, и он подумал: «А ведь я еще не завтракал». Она его обнимала, а он глядел вблизи на желтоватую, потную кожу, на родимые пятна, на короткие ногти, покрытые толстым слоем лака. С некоторой гордостью он сказал себе, что Нелида сделала его бессильным для Маделон. И под предлогом, будто хочет с ней поговорить, он ее отстранил.