Живые тридцать сребреников - Петр Ингвин

Мира стояла. Просто стояла, а действие разворачивалось. Мозги зрителей работали. Чувства накалялись, наливались предчувствием. Ожиданием. Беды? Несуразной развязки? Компромисса? Ликования хеппи-энда? Или всего вместе. И так бывает. Что для одного — конец жизни, для другого — желанное начало.

Каждой черточкой облик Миры передавал зрителю это ощущение падения на дно, решительного шага в пропасть… и бездонной отчаянной горечи о чем-то, что так и не родилось. Чему не было логического объяснения, но что проступившими письменами обреченности было прорисовано на каждой доступной клеточке замершего тела — чуточку ссутулившегося, пригнувшегося, словно под ударом бича, ждущего этого удара, зная о замахе… но из гордости не оборачиваясь на свист раскручивавшейся над головой невидимой плети.

— Из Миры вышла неплохая натурщица, — сказала Герда. — Берет за душу, правда?

— Это заслуга художника.

— Как думаешь, а я бы смогла? Не отвечай, по лицу читаю: «Конечно, ты тоже красавица, у тебя получилось бы не хуже, а то и лучше…» А Мира взволновала одним появлением. Это сочетание неразумно-детской наивности, свежести и нежности, ауры чистоты, невинности и, одновременно, истекающего искушением флера телесного зова…

— Еще раз говорю: это не ее качества, а видение художника.

Велением партнерши обои создали окно в ночь, черное небо засияло звездами, комнатный свет стал направленным — словно прожектор, он высветил место у виртуального окна, куда переместилась вскочившая Герда. Бретельки скользнули вниз, домашнее платье упало к ногам.

— Представь, что на картине не она, а именно я сейчас жду чего-то невообразимого, что ломает судьбу и переворачивает жизнь. Смотрю вдаль. Громко дышу в попытке разогнать призраков безумия и малодушия. Отворачиваюсь от липнущей тьмы, которая подталкивает взобраться на подоконник и сделать шаг вперед…

Несколько секунд молчания у каждого вызвали собственные мысли и ассоциации. Герда в отрицании мотнула головой:

— Глупости. Я не смогу такое изобразить, потому что никогда не сделаю ничего подобного. Я желаю жить. Желаю радоваться. — Ее обернувшееся лицо уставилось на Сергея с вызовом. — Просто — желаю…

Он понял и через мгновение был рядом. Его одежда покрыла платье Герды, обои послушно сменили окно с ночью на любимые нынешней партнершей цветные поля Столицы.

А перед глазами стояла Мира — с неестественной посадкой головы, с отчаянием в позе и взгляде, с прикушенной нижней губой.

В какой-то момент Герда отстранилась, в глазах мелькнуло подозрение: почему партнер такой вялый, уж не грезит ли о недостижимой звезде, когда под рукой — чудесная, непритязательная, вполне пригодная для жизни планета?

— Знаешь, как называется картина? «А счастье рядом». Многозначительно, не правда ли? Думаешь о чем-то, мучаешься, страдаешь, а счастье — рядом. — Сергея боднуло оставленной без внимания выпуклостью, белый водопад прощекотал шею. — Все сложное — просто, если суметь отрешиться и взглянуть со стороны.

Имя художника спрашивать не стоило. Позже Сергей порылся в инфомирев отношении других работ автора и его биографии. Выяснилось много интересного. Наперекор правилам Вик ни разу не был в партнерстве. Делать живой выбор он отказывался, а когда компьютер соединял с кем-то, назначенный партнер получал от Вика уведомление об отказе. Его штрафовали, наказывали, проводили беседы в комиссии по здоровью и грозили направить на лечение. Бесполезно. Насильно лечиться не заставить, если гражданин не опасен, а опасности Вик не представлял. Зато он слыл гениальным художником, самородком, надеждой века. Каждая его работа занимала призовые места или получала какую-либо премию, часто не одну.

И на всех картинах была Мира.

Могла ли Мира позировать? Нет, однозначно. Стоит ей с Виком встретиться, и произойдет взрыв, который разрушит хрупкий мир Сергея. Вокруг ничего не изменилось, значит, встречи не было. Мира до сих считает, что Вик обиделся и, наверняка, забыл ее, и сейчас его ласкает другая.

Когда настало время, расставание с Гердой прошло безболезненно. Поняв партнера до конца, девушка больше не строила планов в его отношении, внимание обратилось на сторону, и оказалось, что мир огромен и удивителен. Они стали ходить в гости, обзавелись новыми знакомыми, а когда пришло время, бесстрастно поцеловались на прощание и разошлись своими дорогами.

Все вернулось на круги своя, и выпускные экзамены Сергей сдавал в паре с Мирой. Второй порог ответственности — получение профессии, и определиться помогла именно Мира.

— Тебе нужно идти в ИКЭП, исследовать планеты. Это твое.

— Не уверен.

Институт исследования и колонизации экзопланет — звучит заманчиво, но для Сергея не существовало «своего», если там не было Миры.

Она грустно смотрела вдаль — далеко сквозь стену, которая сейчас не была трехмерной. Смотрела в той же позе, как на картине Вика, но не с такой болью. Сейчас в глазах мерцала надежда.

«А счастье рядом».

— Я тоже решила стать исследователем. — Мира продолжала сверлить взглядом стену.

Как потолок на голову. Из-за Сергея?! Думать так — приятно, но на правду больше походит, что Калимагадан стал для Миры невыносимым. Где-то на планете жил человек, который не желал ее видеть и не хотел с ней разговаривать. Рассказать о том, что не «не хотел», а боялся, Сергей не смог.

Ехать никуда не пришлось, экзамены проводились заочно. Успешное поступление на параллельные факультеты обеспечило собственным жильем несравнимо лучшего качества: кроме огромной спальни дом имел два отдельных пространства-кабинета, чтобы партнеры не мешали друг другу в учебе, и располагался он в том же поселке.

Занятия первого курса велись дистанционно. Причина проста: в течение года многие убеждались, что профессию выбрали неправильно. Перевод в другое учебное заведение занимал считанные минуты — если имелись места и позволяли экзаменационные баллы. А если не имелись и не позволяли… Когда студент бросал учебу, оплату жилья следовало возместить, а сумма набегала немалая. Это удерживало от необдуманных поступков.

На первом же общем занятии, когда экраны заполнили новые лица, одно показалось не новым. Поправив светлые кудри, Сергею помахала пальчиками смутно знакомая девушка. Память всколыхнулась: кто это? Дерзкие глаза, легкие ямочки на щеках и эти странные, не дающие покоя кудри…

Он с трудом узнал Амелию. Бывшая партнерша изменилась очень сильно. Узкое лицо округлилось, кожа посветлела, в движениях стало меньше напора. Мира лишь грустно улыбнулась.

Через несколько дней старая подруга, а ныне однокурсница, вроде как случайно встретила Сергея в поселке.

— Подумала хорошенько и тоже пошла на исследователя, — весело выдала она очевидный факт. — Кажется, ты меня узнал не сразу. Изменилась?

Со второго порога разрешен боди-мод, но кардинально менять себя по прихоти или в угоду моде давно стало дурным тоном. На изменение уходило до нескольких месяцев, все это время требовалось находиться под контролем медиков, а потом, когда каприз надоел, стал мешать или просто не привел к нужному результату, еще столько же для возвращения к норме. Боди-мод, как стали сокращенно называть модификацию собственной внешности, в качестве средства самовыражения остался лишь в интимной сфере, для тех пар, чьи неугомонные воображение и темперамент это допускали. Боди-мод не ограничивал фантазию, новые возможности позволяли делать с собственным телом все. За пару-тройку месяцев при желании выращивался лишний орган, а полгода превращали человека, скажем, в шарик или в червя — за это время менялись форма и расположение органов, вытягивались или изгибались кости, приспосабливались к новым условиям кровеносная и нервная системы. Простые изменения занимали считанные дни — этим, в основном, пользовались для заживления крупных ран и ожогов. Мелкие царапины рассасывались прямо на глазах, и многие слова, как, например, «шрам», стали требовать поиска в словаре устаревших понятий.