Слепой. Живая сталь - Андрей Воронин

– Я бы не сказал вам этого, даже если бы знал, – сочтя небесполезным сразу очертить границы доверия, честно ответил Чернышев. – В данный момент я в аэропорту и пока не решил, в какую сторону направиться.

– Так даже лучше, – подумав всего секунду, сказал Моралес. – Переночуйте в отеле, отдохните, а завтра утром ступайте на автобусную станцию и поезжайте в Букарамангу. Это уже недалеко от границы с Венесуэлой. Я буду ждать вас после полудня в кафе на центральной площади. Надеюсь, вы не забыли, как я выгляжу? Обещаю, что приеду один, и ваши деньги будут при мне – все, до последнего цента. Там и поговорим – я чувствую, что нам многое надо обсудить.

– Договорились, – сказал Чернышев.

На разных концах телефонной линии два очень довольных собой человека почти синхронно опустили трубки на рычаги. Невидимый глазу простого смертного гигантский черный орел, облик которого на этот раз шутки ради приняла небезызвестная костлявая старуха, шевельнулся на покрытой вечными снегами горной вершине, чуть приподнял широкие призрачные крылья и на секунду приоткрыл налитой мрачным рубиновым огнем глаз, в глубине которого мерцали золотистые искорки дьявольского веселья. Независимо от формы, которую принимала в том или ином своем воплощении, эта птаха питалась исключительно человечиной. Сейчас она была довольна, потому что знала, что очередная обильная трапеза уже не за горами.

* * *

На переезде джип остановился, чтобы пропустить маневровый тепловоз, который, лениво погромыхивая колесами по стыкам и время от времени издавая пронзительный разбойничий свист, тащил в сторону отстойника для готовой продукции коротенький состав из пассажирского вагона и двух грузовых платформ. Воспользовавшись отсутствием крыши, неугомонный Сердюк поднялся в машине во весь рост и заглянул в пыльное окошко проезжающего мимо вагона.

Сумароков дернул его за подол свободной, уже успевшей пропотеть на спине цветастой распашонки, заставив сесть на место.

– Чего тебе неймется? – негромко спросил он.

– Не стоит этого делать, сеньор Алехандро, – сказал переводчик, сидевший на одном из расположенных в багажном отсеке откидных сидений. На втором, упираясь коленями в колени переводчика, безмолвным чучелом торчал смуглый тип в камуфляжном обмундировании и лихо заломленном берете с кокардой. На поясе у него висела тяжелая кобура, из которой выглядывала пистолетная рукоятка, судя по толщине, содержавшая внутри себя вместительный двухрядный магазин, между ног торчком стоял АК-47. – Я понимаю, вам заранее известно все или почти все, что вы можете здесь увидеть. Но для всех остальных, в том числе и для часовых на вышках, вы – просто иностранец, проявляющий излишнее любопытство на территории секретного стратегического объекта.

– Съел? – вполголоса сказал Сердюку Сумароков. – Вот схлопотал бы сейчас пулю в башку, как Кеннеди!..

– Подумаешь, – легкомысленно отмахнулся Сердюк. – От моей башни еще и не такое отскакивало! Тоже мне, государственная тайна с двумя нолями – перед прочтением сжечь, пепел сожрать, запить бензином и закусить горящей спичкой… А ребята особо не заморачиваются, – добавил он уже другим тоном. – Вагончик-то – одна видимость, чистая фикция!

– Правильно, – сказал с переднего сиденья Гриняк. – Зачем нужны вагоны в стране, где, если верить географическому атласу, нет ни одной железной дороги?

– Дороги будут, – пообещал сзади переводчик. – Они уже строятся.

– Подковы купили, теперь будем копить на лошадь, – неприязненно косясь назад, проворчал Сердюк.

Переводчик, тот самый гид, что ни на минуту не оставлял их едва ли не с первой минуты пребывания в Венесуэле, ему активно не нравился, и прямодушный Саня даже не пытался это скрыть. Гиду его неприязнь была, как с гуся вода; он продолжал улыбаться даже после того, как впечатленный посещением столичного океанариума Сердюк перестал называть его гадом и окрестил рыбой-прилипалой. Это звучало слишком длинно, и Сердюк быстро сократил рыбу-прилипалу до Липы.

– Да, – с улыбкой отреагировал на его ворчливую и вовсе не нуждавшуюся в ответе реплику непрошибаемый Липа, – это есть как-то так.

Сумароков, преисполнявшийся веселья и радости жизни всякий раз, когда судьба на время выдергивала его из персонального двухкомнатного ада на окраине Челябинска, тихонько фыркнул.

– Вы молодец, сеньор Умберто, – похвалил он переводчика. – Русский язык достаточно сложен для иностранцев, и, чтобы на нем шутить, его надо очень хорошо знать.

– Я стараюсь, – расцвел польщенный Липа. – Очень рад, что вы заметили… ну, что это была шутка.

– Скорее уж догадались, – непримиримо буркнул Сердюк.

Неспешно ковыляющий от стыка к стыку и от стрелки к стрелке тепловоз, наконец, освободил переезд. Джип тронулся и, подскакивая на неровностях, бодро покатил к виднеющемуся в отдалении длинному приземистому корпусу главного сборочного цеха.

– Гляди ты, – с любопытством вертя головой по сторонам, сказал Сумароков, – прямо как дома! Вылитый Уралвагон! Только чище.

– Так новый же, – не оборачиваясь, сказал Гриняк.

– И ни хрена не работает, – добавил Сердюк, в котором под влиянием обстоятельств проснулся ярый патриот. – Ведь видимость же одна!

– Истинная суть некоторых вещей и явлений скрыта от человеческих глаз, Алехандро, – просветил его Липа, и Сумароков про себя отметил, что сеньор Умберто – та еще язва.

– Кто бы сомневался, – фыркнул Сердюк.

Миновав участок, на котором, перекрещиваясь, сходясь вместе и снова расходясь, встречались сразу несколько заводских железнодорожных веток, джип пошел веселее. Справа, параллельно дороге, поблескивала на солнце еще одна железная колея. Вскоре она скрылась из глаз в узком коридоре, образованном двумя высокими бетонными заборами, которые вплотную примыкали к приземистому полукруглому ангару из гофрированного оцинкованного железа. Сидевший рядом с водителем Гриняк некоторое время пристально разглядывал этот ангар, а затем молча отвернулся и стал смотреть вперед. Зрелище было до боли знакомое и не нуждалось в комментариях, которые улыбчивый Липа непременно запомнил бы и слово в слово пересказал своему начальству. Да добро бы слово в слово, а то ведь, чего доброго, напутает что-нибудь или приврет. А особисты – они и в Африке особисты, не говоря уже о Южной Америке, население которой славится горячим, вспыльчивым нравом. Горячий, вспыльчивый и не связанный необходимостью отчитываться перед международным сообществом латиноамериканский Берия – это был персонаж, познакомиться с которым Алексей Ильич Гриняк хотел в самую последнюю очередь.

Их уже ждали. Гриняк пришел к такому выводу, увидев, как при приближении джипа высокие и широкие, как в локомотивном депо, сверкающие свежей краской ворота цеха, как по щучьему велению, распахнулись настежь. Внутри раскаленной солнцем бетонной коробки царил душный желтоватый полумрак, в котором после яркого дневного света лишь с трудом угадывались очертания оборудования и стоящих на проложенных вдоль цеха рельсах, пребывающих на различных стадиях сборки вагонов и платформ. В цеху было безлюдно и тихо. Не трещала, сыпля слепящими голубыми искрами, электросварка, не лязгал металл; мощные электромоторы козловых кранов молчали, их подвижные кабины со свисающими снизу массивными крюками и магнитными захватами были одинаково сдвинуты вправо, к тянущейся под крышей металлической балюстраде. Все это была ширма, бутафория – правда, построенная на совесть, без дураков, с учетом всех тонкостей технологического процесса. Насколько мог судить Гриняк, полжизни проведший на территории вагоностроительного завода, здесь вполне можно было работать, строить и выпускать на линию подвижной состав железных дорог. Здешнее революционное правительство явно не поскупилось, вдохновенно ваяя эту декорацию. А вот трескотня по поводу создания новых рабочих мест столь же явно была всего лишь пропагандистской трескотней – дымовой завесой, призванной, как выразился велеречивый Липа, скрыть от человеческих глаз истинную суть этого любопытного, с какой стороны ни глянь, места.