Габи - Светлана Беллас

Габи присела на свою кровать, положив на большую подушку сына. Привыкая к темноте, к своему, уже позабытому, вычеркнутому из памяти пристанищу. Изабелл и Нора, выпрыгнув из-под покрывал, пристроились рядом с ней, на ее кровати. Нора обнимала Габи, боясь ранить, осторожно спросила, – Ты, что соскучилась? Изабелл с усмешкой вспрыснула в кулак. Нора, зло, посмотрев на нее, рявкнула, – Дура! Не видишь, что человеку плохо. Только сейчас Габи поняла, что она сделала большую ошибку, придя в это, далеко, не ангельское заведение. Ее лицо стало темнее ночи, глаза горели, губы дрожали, еле разжав их, она прошептала, – Да, мне плохо. Я здесь не по доброй воле. Она, вырвавшись из объятий Норы, вскочив, сказала, – Я ненадолго пришла! Все – равно, скоро уйду. Я вольная птица! Мне здесь с сыном не место! Посмотрев на девушек, искренне добавила, – И Вам бы отсюда бежать надо, пропадете здесь. Нора с Изабелл, переглянувшись друг на друга, не на шутку напугались. Правда им показалась, тем откровением, что они прятали за семью замками, каждая, в своей душе. Габи от усталости прилегла рядом с сыном, что-то шепча непонятное. Девушки переглянувшись, разошлись по своим местам.

Еще не забыта июльская революция в этом, каком-то трагическом для французов 1830 году. Смена власти, как смена платья, произошла, сезонно, не давая массе понять, что, же происходит на их глазах. Свержение Карла Х и восхождение на престол Луи – Филиппа Первого, не вызвала особых изменений в государственном строе Франции. За что, дралась прослойка парижских рабочих, ремесленников и передовая часть мелкой буржуазии, не на жизнь, а на смерть в уличных столкновениях, восстаниях, так никто из них не понял. Смена власти, не более того, что лишний раз показала, что Бурбонство в крови, той, же буржуазной монархии. Хотя, все, же следует отметить, что этот период перемен, стал переломным моментом в истории Франции. Последняя, победная точка над дворянством, что повлекла за собой ускорение темпа промышленной революции, начался бешеный рост непримиримых противоречий капиталистического общества. Капитализм внес то, отчего нельзя было откреститься – жестокость, жадность, жажда наживы. Вот новый дух нового времени. Развитие промышленности сопровождалось систематическим разорением значительной части мануфактурного сектора, ремесленники теряли последние доходы, рабочие места. Простой люд находился под гнетом и в зависимости, не только экономической, но и политической, буржуазия брала вверх над всем.

Париж в эти дни – тихим, нельзя было назвать. Местами он гудел, как разоренный улей. Шла открытая и тайная борьба, велись подготовки к восстаниям. Улицы были наполнены шпиками. Каждый идущий навстречу по улице, видел в человеке напротив, определенно, лишь врага. Никто никому не доверял. Повсюду шли негласные полицейские преследования, в основном, рабочих и ремесленников, что продолжали отстаивать права, кои они так и не получили в июльской революции. Их просто не брали в счет, они являлись рупором революции на баррикадах.

При июльской монархии, рядом с властью, встала не вся буржуазная прослойка французского общества, одна фракция, монополисты – финансовая аристократия. Сам король французов Луи – Филипп Орлеанский, пришел к власти, как ставленник крупных банкиров, и выступал их гарантом в этой сложившейся исторической ситуации.

Грабительская хозяйственная политика правительства Луи – Филиппа, доводила народ до нищеты. Рост цен на продукты, дал, словно, кнут по спинам рабочего и ремесленного класса. Народ был озлоблен, так как не мог найти выход из создавшейся ситуации. Он был в смятении, на грани срыва, к этому подводило все, что было новшеством правительства – резкое увеличение налогов, что придавило своим гнетом беднейшую прослойку общества, дробление земельной собственности, что привело к разорению крестьян. Экономический – политический ком, просто накрыл с головой, поверивший в июльскую революцию народ. Никто из них не мог ответить на свой вопрос, – За что, же тогда, мы боролись? Произошел раскол политических деятелей, что казалось, еще недавно шли рядом со своим народом. Произошло отчуждение демократии от либерализма. И налицо, буржуазные либералы, как кость в горле у народа, стали кликой, опорой режиму финансовой олигархии. Мелкая буржуазия, как мотылек над костром, мечется, боясь сделать шаг в сторону от народа и от власти, проявляет в моменты восстаний, стачек – непоследовательность, колеблясь, уходит в сторону, предавая рабочих и ремесленников. А как красноречивы они были на уличных потасовках, выдвигая требования, так ожидаемые основной массой рабочих и крестьян. Париж гудел вместе с ними, с лучшей частью мелкобуржуазной демократии. Выдвигались лозунги – Улучшение трудящихся и эксплуатируемой массы, дальнейшая борьба против буржуазного господства. Шла ожесточенная борьба лагеря оппозиции против рьяных сил дворянско-клерикальной реакции. Париж гудел, как никогда. Газета «Насьональ» пестрела в выбросах негатива Тьера и Минье, других политических деятелей, те обвиняли врагов ультрароялистов, ставя им в вину отсутствие видения прогресса. Либералов, же тоже не обошли вниманием, ставя им в вину – трусость и бездействие в дни баррикадных действий в июле, именно они разыграли карт-бланш, сыграв позорную роль, преобладающего голоса масс, поставив на престол Луи – Филиппа. Пресса просто раздирала их направо и налево, зомбируя парижан и провинцию. Народ жил не теми ценностями, лишь теми, что приобрели на ходу безвластия и власти, что явно не заботилась о них. Народ был темен, сер, убог, жил в полнейшем хаосе, в котором не мог разобраться. Каждый выживал, как мог. В Париже действовали законы жизни – «Не ты, так тебя!»

Раним утром, Габи выглянув в грязное окно, восприняла мир в черных красках. Рассвет ей казался ужасающим. Люди, спрятавшись в широких плащах, шли, словно, таясь от встречных, маскируясь до неузнаваемости, прижимаясь до старых стен, ища в них то, плечо, чтобы идя пробежками по парижским улицам, остаться незамеченными, не тронутыми никем, кто время от времени посягает на жизни сограждан. Мир поглощал все позитивное, чтобы внести угрюмые серые тона, диктуя новые правила жизни в ситуации хаоса. Только сейчас, Габи поняла ужас всего происходящего с ней. Она повернула голову назад, на кровати сладко спал ее сын, по-детски чмокая губами. На других кроватях спали Нора, вся сжавшись в комок, и Изабелл, разметавшись по постели, явно, проживая страх во сне, отстаивавшая жизнь, борясь с невидимыми, ей, Габи, темными, злыми силами. Она вновь посмотрела на малыша и вспомнила его, Виктора, который вмиг предстал в ее глазах, тем героем, ласковым, нежным, страстным заботливым.

Ей вспомнился их ранний секс, что доводил их до безумия, на минуту, две забывая обо всем на свете, даже о присутствии рядом с ними, их сына. А, потом, просто забивающий ноздри своим ароматом – кофе, что варил, сам Великий Гюго. Да, ей, девушке цыганке, подавая его, непременно со свежими булочками, что он успевал купить, выбежав незаметно для нее, в соседнюю пекарню. О!!! Это блаженство! Уже в прошлом. Перед глазами – страшная картина, безликой, серой до черноты жизни. По щеке от восприятия сегодня, как фатум, пробежала соленная, едкая слеза, что оставила след, рану, затрагивая до боли тонкую, нежную кожу. Там, где пробежала слеза, щипало, отчего глаза горели, словно, все предупреждало о чем-то плохом, что вот-вот должно войти в ее новую – старую жизнь.