Габи - Светлана Беллас

И на их фоне подавляя грандиозностью, масштабностью «величия эпох», шла роскошь, вперемешку с развалинами, в их подвалах и чердаках жил простой, убогий люд. Наверно, чтобы понять, надо остановиться и посмотреть на все это, далеко не на ходу. Такова их ментальность – решать все проблемы на ходу или в лучшем случае за чашечкой кофе в одной из близ лежащих таверн. Там решались, буквально все проблемы.

Андре и Сент-Бёв за разговором не заметили, как очутились у одной из таверн Le PROCOPE, на улочке de L Ancienne Comedi,13. Оттуда доносились бурные крикливые дебаты, смех и, как опиум, запах кофе и свежеиспеченных французских булок. Их словно сдунуло с улицы, они очутились среди завсегдатаев, что, уже с раннего утра находились там. В частности единомышленники из кружка «Сенакль». Такие, как Мюссе, Мериме. Они, как всегда, искрометно выносили «мусор из Версаля». Сидя за столом, смеялись, как дети, оттеняя политику подоплеками, не столь лестными изощрениями слова. Дюма, как всегда был на своем коньке, смеялся до упада, изображая в лицах действующую власть. Мюссе с сарказмом вставлял от себя реплику, но все, ж выдерживая этикет в общественном месте. Дюма был шумен, при этом, он с аппетитом уминал цыпленка в вине, запивая старым «Бургундским», отчего ему становилось, еще веселее. Его смех становился раскатистым, а словцо «сочным и лакомым». Это был его допинг, и он приходил в таверну, исключительно, чтобы зарядить себя позитивной энергией на весь день. Все со стороны сносили его шутки. Это был, никто-то, а сам Дюма! А ему все было можно, так как был уникальностью Парижа.

В таверну вошли Андре и Сент-Бёв. На них сразу, же обратили все свое внимание. Андре всматривался сквозь смог исходящий из кухни на посетителей, но они были едва различимы, наконец, он нашел знакомых, что сидели за дальним столом. Схватив за руку Сент-Бёв, он направился с ним, сквозь толпу и чад, к тому столику. Дюма выкрикнул в их адрес, – Ба! Кажется у нашего Шарля новая «Кобылка». Он обратился к нему, – Месье! Вы перестали любить Дам? Он начал весело, до коликов в животе, смеяться. Вслух, вытирая слезу, с сарказмом выдавил, – Да, уж, да, уж! Нате Вам, Боже, что негоже. Он начал бить через стол по плечу Мюссе, тот от неловкости, оглядываясь по сторонам, сбрасывал с плеча его руку. Дюма не унимался, словно, распалили, тараторил, – Это, Вам, Месье, Гюго! А он отдает, то, что ему не нужно. Он погрозил в шутку указательным пальцем. Андре и Сент-Бёв, уже стояли около их стола. Андре смотрел соизмеряющим взглядом, единственно, что он смог выдавить, с ядом, брошенное во всеуслышание, – Хам! Сент-Бёв стоял, потупив взгляд. Дюма схватив его за рукав, усадил на свободное место рядом с собой, дал тому в руки бокал со старым «Бургундским», при этом с участием сказал, – Бери! Выпьем за мировую между нами. Похлопал по плечу, добавил, – Шучу, я, так, без обид. Сент-Бёв тяжело вздохнув, залпом выпил предложенное Дюма, вино. Дюма и Мюссе переглянулись. Андре тоже присел на предложенное свободное место, месье Мюссе. Зло, оглядывая Дюма, он его, явно раздражал. Сент-Бёв принялся за трапезу, за обе щеки уминая цыпленка, вернее, то, что от него осталось после Дюма. Тот констатировал, – Слабо, малышу, Карлуше! Но не Сент-Бёв! Аппетит хороший! Значит, еще гож и до бабс и до мужиков. Он посмотрел в сторону Андре, спросил, – Как, я десяточку! А? Все сидящие за соседним столом дружно засмеялись над этим. Андре всматриваясь в Дюма, потом на пожирающего цыпленка Сент-Бёв, крикнул, – Шарль! Прекратите жрать! Скажите этому насмешнику, что я и Вы здесь, абсолютно, не причем. За отдаленным столиком все повернулись в его сторону, перестав смеяться. Андре махнув рукой, встал, удалился из таверны, за ним из-за стола поднялся Шарль, с ужимкой извинившись перед всеми собравшимися друзьями, сказал, – Пардон! Но, я только, что узнал такое, что мне стыдно, как другу Гюго, сказать, что он сошел с ума, изменяя Адель с той девкой. Она настоящая колдунья! И доведет его до ранней смерти. Добром это все не кончится. Он безумен даже в своих помыслах. Пишет чушь и ересь. Он получил удовлетворение от последней фразы. Со снобизмом взглянув на присутствующих, он спешно семимильными шагами стал догонять Андре, через несколько секунд, он тоже исчез в раскрытых настежь дверях, сидящие за столами, проводили его молчаливым взглядом. Это был откровенный шок. Все предполагали такой ход событий в семье Гюго, но мало кто решался осмеять Виктора, для каждого, в той или иной мере, он был кумир.

Виктор Гюго в полудрёме лежал на диване. Ему казалось, что Габи в легком, домашнем платье, с распущенными волосами, стоит возле него и шепчет, – Милый! Ты мой единственный и ничто нас не разлучит, ни огонь, ни вода. Он открыл глаза, образ Габи, уже оказался у окна и любовался солнечными лучами, подставляя им свое лицо. Он застонал от боли, от одиночества, не мог поверить, что она ушла, взяв с собой их сына. Образ Габи оглянулся на его стон, с усмешкой удалился, вылетев в открытую форточку. Уютная комната была наполнена светом, он, повернув голову, увидел себя, пишущим за письменным столом. Подобие его сидело в его домашнем халате, старательно выводило буквы на белом листе бумаги. Виктор Гюго, привстав на локтях, пытался, что-то сказать, но получалось у него, очень плохо, язык заплетался, что-то все, же им было произнесено, – Эй, ты, Месье! Что ты там пишешь за моим столом? Подобие что-то быстро записывало росчерком пера, все чаще и чаще окуная его в чернильницу. В комнату, показалось, постучали. Испуганный Гюго, зло, посмотрев на подобие, крикнул, – «П-шел вон!» Взяв с пола тапок, запустил в его сторону. Подобие, извиваясь в дымке серого облака, с раскатистым смехом, исчезло. Гюго не поверил свои глазам, потер их руками, вновь посмотрел в сторону стола. За ним никого не было. Он посмотрел на пол, взяв второй тапок, для страховки бросил, все, ж в его сторону. Тишина. Гюго встал с дивана, сделал шаг вперед, споткнулся о лежащую пустую бутылку. До него наконец-то дошло, что он просто пьян. И его галлюцинации теперь, как нельзя лучше объяснимы. Он направился в сторону письменного стола, на нем лежали разбросанные рукописи, сверху лежал белый лист, на нем жирно выведено «ГАБИ». Он, разозлившись, стал рвать его на мелкие кусочки, бросив на пол, начал топтать, зло, говоря, – Потаскушка! Предательница! Ты не достойна даже нажима моего пера.

Первое желание!

Забыть ее навсегда и выкинуть из сердца вон. Но сердце ныло, душа стонала.

Разводя руками в стороны, он обратился к самому себе, – Гюго! Кишка у тебя тонка, забыть ее после того, что было. Иди, ищи свою Габи и сына! Ты влюбился в нее по уши! Он с ехидством произнес, – Это тебе не парижские мамзель из дома толерантности! Она им фору дает – будь, будь! Коготки заточены, сердце и душу разодрала на две части. Он представил образ Габи перед собой, полупьяно вожделенно произнес, – Дитя! Габи! Судьба свела меня с Габи! Познакомились, расстались, нашлись вновь, злодейка – судьба, нас развела по обе стороны баррикад. Он вскинул обиженный взгляд куда-то вдаль, потом поднял его ввысь, в отчаянии крикнул, – Ну, что, ж ты такая злая, моя судьба! За что? Я, же ее просто люблю! Образ Габи в белой пелене, заглянул в форточку и ласково посмотрел в сторону Гюго, тот стоял поникший, хлопая глазами, шептал, – Не исчезай! Я тебя люблю! Останься со мной! Мне страшно! Я умру без тебя и сына. Искал любовь! И не находил. И вот! Он ласково посмотрел на Габи, продолжая шептать, – Нашел, чтобы вновь потерять? Он горько заплакал. Плача, бормотал, – Ангел! Потом придя в реальность, услышал, что за окном ливень. Образ Габи стал блекнуть, исчезая. Гюго кинулся к окну, вдогонку крикнул, – Останьтесь со мной. На улице дождь, вы промокнете и заболеете. О сыне подумай, Габи!!! За окном послышался раскат грома и удар молнии, поднялся сильный ветер, в порыве трепля форточку, послышался лязг разбитого стекла. Гюго опешив, произнес, – Тебя со мной, само небо, разлучает. Он стоял и плакал, как обиженное и немощное, перед приговором судьбы, дитя. За окном бушевал ветер, лил проливной дождь, капли с улицы в порыве ветра попадали ему на лицо, он рукой стирал их, заглатывая льющиеся по щекам, ручьем, слезы.