Тайны темной стороны - Таисий Черный

провожая фонариком, уходящую вдоль ржавого строя вагонеток тощую сутулую фигуру.

Он набрал полную лопату серого содержимого из разорванного мешка и, кряхтя, поднес ее к вентилятору. Тот, будто бы, даже без особых звуков, засосал все, что было, и, слегка вибрируя брезентовой трубой, стал передавать взятое с лопаты куда-то в черную глубину забоя. Вазелину эта идея явно понравилась, и он поднес вторую порцию, затем третью, четвертую… «Ай, ладно, ведра потом поставлю. Посмотрю сперва, как получается». Пятую лопату он поднести не успел, поскольку из забоя стали вылезать шахтеры, дико ругаясь и размахивая кулаками. За ними выползало белое облако…

Вазелин понял, что ему конец. Он понял все сразу: и про подлого Кочергу, и про то, что его, Вазелина, вряд ли будет кто-то слушать. Он побежал со всех ног, отбросив лопату, уже поднесенную к вентилятору, но через десяток шагов споткнулся и упал на вагонетку, разодрав губу и выбив зуб. Его, уж так и быть, справедливой экзекуции не подвергли – Бог и так наказал. Кочергу же после смены изловили и выкрасили из пульверизатора зеленой краской. Отмывался он долго, наверное, с неделю, хотя и после того, если присмотреться, можно было заметить на нем нечто, вроде зеленых очков. Кто – то его даже пару раз назвал крокодилом, но это не прижилось – Кочерга, ведь он Кочерга и есть.

** ** **

      Вагончик подъемника скатился до самого дна наклонного ствола, отстучав по рельсам положенное число раз «та-та – та-та» и затем замер. Бригада дружно стала вылезать, и, еще гогоча от услышанных на поверхности анекдотов, стала расходиться по местам работ. Андрюха уже посерьезнел и стал молчалив. Не сказав ни слова, он стал, быстро продвигаться куда-то вперед по штреку19, минуя стоящие по ступицы в воде притихшие вагонетки с глазастым маленьким электровозом во главе.

– Куда мы сегодня? – спросил я.

Он не ответил, вроде бы думая о чем-то своем, шел быстро, широко размахивая руками, словно опасался, чтобы я шел с ним вровень. Наконец, мы миновали третий забой и, пройдя еще с десяток метров, остановились. Андрюха присел на ржавое зубчатое колесо и, временами поднимая глаза вверх, что-то бормотал. Я решил не мешать, и отошел в сторону, разглядывая старый наклонный тоннель. Он был заброшен давным-давно и теперь использовался лишь как свалка. Ни пройти, ни, тем более, проехать там было невозможно. Все пространство было завалено досками, мертвыми, проржавевшими насквозь механизмами и огрызками кабелей. Иногда в луче фонаря прошмыгивали то там, то тут, среди разбросанной рухляди, большие серые крысы.

– Ну, что стал? Пошли, – сказал Андрюха, доставая из тайника инструменты.

– Ты чего это шептал, молился что ли?

– Вроде того, – ответил Андрюха безразлично.

– Так ты что, в Бога веришь?

Андрюха ухмыльнулся и не ответил.

– Ну ответь, – не унимался я, – сперва сказал ведь, а теперь чего замолчал?

– Чего пристал? В Бога – не в Бога – какая разница? Каждый сам себе житье выбирает, а по нему уже веру. А кому вера и вовсе не нужна. Он вроде как сам по себе.

– А ты?

– А что я? – Андрюха явно хотел выскользнуть из разговора.

– Ну, что у тебя за вера?

– Я верю в Природу и в силу, что она может дать человеку или наоборот – забрать.

– Так это, может быть, тоже самое, что и в Бога верить?

– Не-е-е. Это не то. Я в церковь не хожу. И потом Бог далеко, а Природа вся здесь, и в нее-то мы Богом и посажены. Так что ее и надо любить, прислушиваться к ней. Вот ты, к примеру. Если тебе надо чего. Ну, скажем, досок или еще что-либо, чтобы крышу залатать. Ты куда сперва побежишь – в шахтком20 или сразу в Кремль?

– Ну, в шахтком, понятно.

– Правильно. И я тоже. В Кремле ведь даже и не поймут, чего этот мудак за досками прямо к ним приперся?

Мы шли некоторое время молча. Я размышлял над странной, но весьма яркой аналогией между шахткомом и природой, ухмыляясь про себя Андрюхиному остроумию. Он же, по-прежнему, шел впереди, шумно хлюпая сапогами по воде и размахивая руками. На этом участке верхнего освещения уже совсем не было, и идти следовало повнимательнее, освещая дорогу одним лишь фонариком, прикрепленным сверху к каске.

Вдруг впереди, сначала неясно, а потом все отчетливее, замаячил огонек.

– Кто это там? – спросил я.

– Кто его знает, – спокойно ответил Андрюха и остановился, – ближе подойдет – увидим.

Огонек приближался, слегка покачиваясь в такт шагам. И вот, в рассеянном свете наших лучей, понемногу обозначилась худая фигура чуть повыше среднего роста, немного искривленная на левый бок. До огонька оставалось шагов десять.

– Женька! Ты как спустился? – заорал Андрюха.

– Д…д…да я на г..г..ру..зовом,– страшно заикаясь, ответил подошедший парень. Он был примерно моих лет, с немного печальным или смущенным лицом.

– Во! Напарник мой новый – Лёха-Борода!

– З..з..д..орово! – Женька улыбнулся и протянул руку.

– Ты где сегодня? – спросил Андрюха.

– Д…да на в..в..торой пос..с..лали. В…в..алит т..т..ам что-то в..в..сё в..в..ремя.

– Ну, бывай, мы, когда назад пойдем, зайдем – покурим.

– Ага, д..д..давай! – выдавил Женька, немного дергая головой, и пошел дальше, придерживая рукой самоспасатель21.

– Чего это он так головой дергает? – спросил я, когда Женька скрылся в темноте.

– А, давняя история. Один засранец покалечил его из-за бабы. Да Женька там и ни причем был вовсе. Повадился как-то к одной шалаве хахаль из соседнего городка. Зэк бывший. Ну, ходил себе – и ладно. А то вдруг волну начал подымать, мол, кто-то еще к ней ходит. И он, видишь ли, знает кто и, как найдет, – пришьёт. Понятно, что никто его особо не боялся, но интерес был. Любопытно было, кто же это на нее глаз-то положил? Страшная она была – как лопата не ошкуренная. А тут Женька как-то со смены возвращался, он тогда только школу закончил, совсем пацан еще. А Шпыня – так того козла звали, стоит около столовки, пьяный – как надо, и базарит, мол, я – то, я – это, а сам, видать, ищет глазами, того, кто к бабе его ходит. Он Женьку со спины увидал, не разобрал ничего, ну и, одним словом, кинулся на него сзади и три раза ножом саданул. Легкое повредил, еще что-то, но главное – хребет. Думали, что помрет. Долго лечился. Мы все, чем могли, помогали. То денег соберем докторицам, то еще что-либо. Выжить-то выжил, но вот – сам видишь – дергается немного.

– А