Тайны темной стороны - Таисий Черный

что это кто-то из ребят кругами ходит, и даже крикнул пару раз, но нет – тихо было. Тогда он повернулся и пошел себе, думал, что померещилось. Однако вдруг, опять слышит сзади много шагов, вроде как топот. Поворачивается, головой вертит, а понять ничего не может. И только уже метрах в пятнадцати, как он сказал, заметил, что пол шевелится. Присмотрелся, а там – крысы кругом, миллион, наверное, и все на него бегут. Он как заорет, и давай драпать со всех ног. Падал, в воде вывалялся, а те уж совсем его настигают. А до подъёмного ствола еще о-го-го, да и что подъёмник! Его же еще опустить надо. Хорошо, если повезет, и он внизу окажется. Тогда Дырявый-то сообразил, и вскочил на конвейер, и, пробегая, кнопку включил на пересыпе. Крысы ж так быстро не могут, они и отстали.

– А если б догнали, то что?

– Сожрали бы, и дело с концом.

– И часто такое бывает? – спросил я, поежившись. Крыс я терпеть не мог.

– Да нет, на моей памяти один раз и было. А как не быть, он же прожектор поставил. Ой, дурак был!.. – Андрюха сплюнул и покачал головой.

– А что потом?

– А потом в шахту он уже не спускался. Пошел в депо электровозы ремонтировать. Да там и спился.

– А что за огонек он видел тогда? – спросил я.

– Как что! Шорин смерть показал.

Я посмотрел на Андрюху, но он смеяться и не думал. Сидел себе, как и прежде, уставившись на воду. Женька тоже к рассказу вроде бы относился равнодушно – смотрел куда-то вверх, да пускал иногда дымные кольца.

– А что же, если шорина увидеть, то это всегда означает, что он смерть показывает?

– Та не-е-е-т! Просто он Дырявого хотел к рукам прибрать. Вот и все. А так, ежели кто признаёт его, уважает, то он даже помогает. Меня, вот, раз от обвала спас.

– Как это?

– А так. Стою я, как-то около маслостанции. Лампочки там надо было поменять. Копаюсь себе. Там, вообще-то, место нормальное. Светло, кровля высокая. Да, ты знаешь, мы ходили туда. Так вот, стою я, значит, а за спиной свист. Я повернулся – никого. Тогда я понял, что это он свистит, и отошел от того места подальше, туда, где электровоз стоит. А как отошел, так прямо над маслостанцией кровля и просела. Арки как сухари трещат, болты на них словно пули выстреливают. Одна гайка даже насквозь фонарь пробила.

– А как ты понял, что это шорин свистит? Я бы подумал, что это Кочерга опять что-то придумал.

– Вот потому шорин тебе ничего и не показывает. Ему ведь все равно, что ты есть, что тебя нет. Он здесь хозяин, он сам по себе, а если и поможет в чем-либо, то только если сам захочет.

– Женька, а ты шорина видел? – обратился я к моему новому знакомому.

– Н..н…ет. Н…но ф..ф..онарь его к..к..ак-то п…п..рих..х..одилось. С..с..амого его Ан..н..дрюха в..в..идал.– он кивнул в Андрюхину сторону.

Андрюха безразлично смотрел в другую сторону, время от времени выпуская носом синеватый дым.

** ** **

      Через пару дней довелось нам работать на более глубоком горизонте. Там недавно случилась авария на конвейерах, и многих перебросили сюда, на ликвидацию последствий. Мы уже все закончили, до конца смены оставалось минут сорок, и тогда Андрюха коротко отрезал: “Отдыхаем! “

Тишина была такая глубокая, что я уже было начал засыпать под заунывные Андрюхины рассказы. Он опять что-то затянул про зону у Ленских столбов, где отсидел после войны почти десять лет, про тайгу и про то, что чудом выжил. Я не уставал его слушать. Он был умелый рассказчик. Всякая его история была логически выверенной и эмоционально приправленной.

– В общем, сам не знаю, как я тогда концы не отдал. Вся братия там осталась, я всех пережил, – подытожил он. – Хотя, конечно, что и сказать, природа могучую силу имеет. Кого захочет, того из любой переделки выведет, а кого нет – тому труба.

Внезапно над головой гулко загудел диспетчерский телефон.

– Чего это там? – спросил я у Андрюхи.

– А, опять сейчас маслостанцию пошлют смотреть или еще что-либо, – махнул он рукой и направился к телефону.

– Ну чего тебе?! – по обыкновению гаркнул мой странный наставник. – Чего-чего? – его голос изменился и стал немного тревожным. – Ага, понял. Сейчас идем… Ну прямо щас, говорю! Спасателям сказали уже? Все, ладно. Оттуда позвоню. Оттуда, сказал, позвоню. Все!

При слове «спасатели» мне стало как-то неуютно, и я даже поерзал от нетерпения. Андрюха повесил трубку и очень просто сообщил:

– Потоп. На четвертом горизонте. Зараза… Говори, не говори – все без толку… Насосы встали. Пошли, Лёха, бегом, может аварийный сумеем запустить.

Мы бежали, хлюпая по воде, что было сил. Вдоль широкого тоннеля по бокам попадались брошенные бочки, зубчатые колеса и прочий хлам, который я раньше совсем не замечал. Теперь же он мешал неимоверно, выпирая ржавыми боками. Время от времени я за что-то цеплялся, несколько раз падал, но снова вставал, и с трудом нагонял Андрюху, который, хоть и пыхтел, словно колесный пароход, но бежал, тем не менее, как заправский спринтер. Пару раз мы «ныряли» в какие-то наклонные стволы, снова переходили в горизонтальные штреки, и вот, последний наклонный ведущий к четвертому горизонту.

Прибежав к штреку четвертого горизонта, мы встали как вкопанные и еще какое-то время так и стояли, тяжело дыша. Вода там поднялась уже больше, чем на метр, но пока что никого видно не было. Все механизмы стояли, и вокруг было черно и мертвенно тихо, и лишь колышущаяся вода отблескивала множеством черных обсидиановых лезвий.

– Мы что, ближе всех оказались? – Спросил я. – Почему нет никого?

Андрюха не ответил, он деловито вошел в воду по пояс и двинулся куда-то вглубь черного, мерцающего корявыми отблесками воды, штрека. Я последовал за ним, но мне такой же отрешенности достичь не удалось. Мое дыхание остановилось, а ноги, тотчас одеревенев, перестали слушаться – вода была ледяная, думаю, что градусов восемь от силы. Постояв немного, и попривыкнув, я все-таки двинулся за исчезающим силуэтом Андрюхи. Спустя еще пару минут, тело потеряло всякую чувствительность, и уже дыхание не спиралось, но появилось чувство, что если резко повернуться, то ноги попросту отвалятся. Кроме того, дрожь била все тело, зубы стучали так, что невозможно было выговорить ни слова.

До плоской насосной площадки оставалось метров восемьсот, или чуть больше. Идти становилось все труднее. Брезентовая роба, и без того очень тяжелая, намокла и стала