Концерт в криминальной оправе - Марк Фурман

Все его опасения оказались напрасными. Точно в назначенное время самолет взял курс на Кишинев. Они поднимались все выше, пока далеко от Москвы, оставив позади метель, которую в столице ожидали к вечеру, машина не вырвалась к солнцу.

После Киева в облаках стали появляться просветы, сквозь которые виднелась влажная земля. Внезапно, словно развеянные гигантским вентилятором, облака исчезли, теперь самолет, казалось, неподвижно застыл в ослепительно голубом небе. Наташа, дремавшая с начала полета, проснулась и уже не отрывалась от иллюминатора. Прошло чуть больше двух часов с момента отлета, когда внизу, в заходящих солнечных лучах, возник белокаменный предвечерний Кишинев.

Погода в Молдавии стояла великолепная. Хотя по утрам крыши и деревья были припудрены нежным инеем, он испарялся на глазах, а к полудню становилось тепло, как в лучшие дни московской осени. Снега этой зимой здесь так и не было, поэтому все считали, что зима еще впереди. После Москвы, это как бы возвращение осени, особенно радовало Наташу. Каждое утро, просыпаясь, она с опасением выглядывала в окно: не выпал ли снег? Евгений Васильевич уверял дочку, что пока они здесь снега не будет. Наташа в изумлении качала головой, не переставая дивиться такому чуду, все добиваясь от бабушки, выпадет снег или нет?

Решетняк по привычке вставал рано, совершая длительные утренние прогулки. Всякий раз другим путем он шел по знакомым улицам, выходя к озеру. Потом спускался вниз по длинной лестнице и обходил овальную голубую чашу. Тем временем уже совсем рассветало. Когда через полтора — два часа он возвращался домой, Наташа еще спала, а мать, хлопотавшая на кухне, укоряла сына, что он рано встает даже в отпуске.

Так прошло несколько дней. Жена Решетняка, Ирина Семеновна, отправляя их, не очень полагалась на мужа и составила подробный список культурно-массовых мероприятий для Наташи. Она обязала Евгения Васильевича сводить дочь в музеи Кишинева и непременно в домик Пушкина.

— Ребенку это просто необходимо, — сказала она и, взяв записную книжку мужа, на последней странице аккуратным каллиграфическим почерком педагога записала то, что ему следовало запомнить. Под номером четыре значилось: «Домик Пушкина».

В это утро после прогулки Евгений Васильевич взял записную книжку, поставив около номера четыре небольшую галочку. За завтраком он сообщил Наташе о предстоящем свидании с Пушкиным, но, к его огорчению, она не проявила особого энтузиазма.

— Александра Сергеевича Пушкина мы еще будем проходить в школе, а сегодня такая чудесная погода. К тому же мы с девочками собрались на мультфильмы. Целых девять выпусков «Ну, погоди!»

— «Ну, погоди!» можно посмотреть и в Москве, — возразил Евгений Васильевич, показывая, дочери мамину запись. — А в Кишиневе нам осталось быть всего пять дней. Что касается девочек, можно взять их с собой.

— Не пойдут, — уверенно сказала Наташа. — Музей Пушкина у них под боком. Они там уже были или могут сходить потом.

Но Евгений Васильевич продолжал настаивать, и после небольшого совещания с девочками во дворе Наташа согласилась. Правда, поставила условие: мороженое до и после музея. Конечно, со стороны дочери в создавшейся ситуации это было явным вымогательством, но Решетняк махнул рукой, решив, что небольшое отступление от основ педагогики не принесет вреда. По логике вещей, цель оправдывала средства.

Они прошли через парк Пушкина, пересекли проспект и, купив мороженое на углу Соборного парка, увидели городскую елку.

Привезенная издалека огромная зеленая ель чувствовала себя чужой на залитом солнцем асфальте, смущенно пряча в густых ветвях яркие украшения. Она напомнила им о зиме, которой здесь не было, и Наташа, взгрустнув впервые за эти дни, призналась, что ей хочется в Москву. У елки затевался какой-то праздник. Вскоре они развеселились, увидев Снегурочку и деда Мороза, которые в ожидании начала укрылись в тени киоска, чувствуя себя в теплой одежде явно не в своей тарелке.

По расчетам Решетняка, от Соборного парка до домика Пушкина было не больше десяти минут ходу. Миновав оживленную площадь, отец и дочь свернули на тихую улочку, петлявшую словно ручеек, похоже сохранившуюся в центре Кишинева еще со времен поэта.

Домик Пушкина среди строений из легкого белого известняка, мало, чем отличался от своих соседей. Но все же был отреставрирован и казался праздничнее других. У входа его висел старинный фонарь чугунного литья — такие фонари называют «пушкинскими», ассоциируя их с теми, что у памятника поэту в Москве, рядом с кинотеатром «Россия».

Пройдя по галерее, Решетняк с Наташей попали в небольшой внутренний дворик. Прямо перед собой они увидели вход в музей, две мраморные доски с надписями на молдавском и русском языках. Слева между музеем и галереей втиснулась чья-то квартира с деревянной верандой. Именно ее три окна были видны с улицы. На веранде сушилось детское белье — крошечные ползунки, голубые и розовые чепчики вздрагивали, покачиваясь на легком ветерке. Справа от галереи стоял еще один дом. По почтовому ящику, приколоченному к двери, музыке, доносившейся из-за нее, было понятно, что и тут кто-то живет.

Им определенно повезло. В музее началась экскурсия со школьниками, которые пришли сюда вместе с учительницей. Худенькая девушка-экскурсовод в роговых очках на одухотворенном лице в течение доброго часа водила притихшую толпу подростков по четырем небольшим комнатам, стараясь наполнить их головы массой сведений о поэте.

Евгений Васильевич видел, что дочери интересно, это радовало его. Наташа так же степенно, как и другие, переходила от стенда к стенду, подолгу задерживаясь у выцветших автографов на пожелтевшей бумаге, написанных нервным почерком гения. Особенно внимательно, с недетской серьезностью она слушала историю создания Пушкинских «Цыган» — то ли легенду, то ли быль о цыганке Земфире. Глядя сбоку на четкий профиль дочери, стоявшей у окна, Решетняк подумал, что скоро, совсем скоро она вступит на порог зрелости. И та таинственная сила, которая превратит ее из девочки в юную женщину, уже начинает пробуждаться в ней.

Но главный сюрприз был впереди. Упомянув о двух кишиневских дуэлях Пушкина, экскурсовод исчезла, через минуту появилась, неся в руках продолговатый изящный ящик из красного дерева. Не открывая его, девушка сказала:

— Ребята, в этом ящике находятся образцы пистолетов, подобные тем, которые использовались Александром Сергеевичем во время его последней дуэли с Дантесом.

Она откинула крышку. На выцветшем, когда-то темно-бордовом бархате, блеснула старинная сталь. Аккуратно, подобно инструментам в школьной готовальне, обратив друг к другу длинные стволы, лежали два пистолета. Их вороненые стволы по безупречным дугам плавно переходили в массивные рукояти темного полированного дерева. Украшенный тонкой резьбой курок хищно нависал над стволом пистолета, а металлические накладки рукоятки с орнаментом ручной работы, слегка тронутые зеленью, являли превосходное творение художественного мастерства.

У Евгения Васильевича буквально зачесались руки, так ему захотелось взять один из пистолетов. Но он опоздал. Пистолеты уже расхватали ребята. Мальчишки вертели их, заглядывали в стволы, некоторые даже обнюхивали, а наиболее нетерпеливые наседали на товарищей сзади, стремясь поскорее получить желаемое. Наконец, когда пистолеты обошли всех, подошла их очередь с Наташей.