Фуга для темнеющего острова - Кристофер Прист

Мы дошли до деревушки под названием Стоуфилд (если верить карте). На первый взгляд она ничем не отличалась от сотни других поселков, которые попадались нам по пути. Приближались с привычной настороженностью, заранее решив, что если заметим баррикады, то немедленно удалимся.

Скоро стало видно, что когда-то здесь и правда были баррикады. Рядом со слепой кирпичной стеной, выходящей на дорогу, лежали две груды обломков, между которыми мог протиснуться грузовик.

Вместе с Рафиком мы заглянули за развороченную баррикаду и увидели на земле десятки винтовочных гильз.

Мы обошли деревушку, заглядывая в каждый дом. Двери стояли нараспашку, залезть внутрь не составляло труда. В домах ничего не осталось, хотя их явно покидали в спешке. Кое-где нам посчастливилось найти консервы и тем самым пополнить запасы продовольствия.

Мы размышляли, кто напал на деревню. Трудно сказать, что случилось с местными жителями. Всюду были сломанные и разбитые вещи, но это уже могли мародеры постараться. Кое-где на столе стояла недоеденная пища, но, опять же, однозначных выводов отсюда не сделаешь. Только когда мы заканчивали обходить деревню, один из наших закричал, мол, нашел что-то.

Мы с Рафиком пошли смотреть. Заглянув в дом, Рафик гаркнул, чтобы все остались снаружи, а меня жестом позвал за собой.

В комнате на втором этаже лежали четыре мертвые белые женщины – обнаженные и со следами сексуального насилия. При первом взгляде на них у меня перехватило дыхание, я снова представил те ужасы, которые могли случиться с Изобель и Салли. Хватило, однако нескольких секунд, чтобы понять: их тут нет. Смерть исказила тела, но разлагаться они еще не начали. Виднелись следы борьбы, пол был выпачкан засохшей кровью. У одной женщины на груди зияла рана, как будто от ножа. Зрелище выглядело жутко, и мы с Рафиком поспешили ретироваться. Я потом еще долго не мог успокоиться.

Стали решать, что делать. Я предложил похоронить трупы, но никому не улыбалось спускать их вниз. Рафик предложил сжечь дом. Он стоял обособленно; пламя перекинуться не должно.

Мы вынесли оба варианта на общий суд. Двоих наших в это время рвало в кустах, остальных мутило. Неприятный осадок остался у всех. Так что приняли предложение Рафика. Проверив дом еще раз на предмет чего-нибудь полезного, мы его запалили.

А на ночлег устроились в другом конце деревни.

* * *

Кроме меня, мужчин в раскройном цеху почти не было. Несмотря на законы о равном распределении труда, принятые предыдущим правительством накануне выборов, по-прежнему оставалось множество задач, которые преимущественно или исключительно выполняли женщины. В массовой текстильной промышленности к таковым как раз относилась раскройка.

Итого нас было трое: я, Дейв Хармэн, пенсионер, который подметал в цеху по утрам и готовил чай, да парень по имени Тони. Девушки обращались с ним, как с озорным бродяжкой, а он всячески им подыгрывал – это в его понимании, видимо, называлось флиртом. Я так и не узнал, сколько Тони лет на самом деле – явно не меньше двадцати, – и тем более не понимал, в чем смысл строить из себя мальчишку-подростка. Друзьями нас назвать было нельзя, поскольку вне работы я ни с кем не общался, но в ответ на постоянные подтрунивания и похабные намеки со стороны женщин между нами сформировалось что-то наподобие мужского братства.

Мои отношения с коллегами противоположного пола поначалу строились проблематично, потом вроде бы наладились.

Например, почти все думали, будто меня взяли в качестве надсмотрщика и контролера, поэтому на любые попытки заговорить отвечали вежливой прохладцей. Интеллигентский выговор также не способствовал взаимопониманию. Поняв, наконец, причину, я всячески старался показать, что на самом деле занимаюсь тем же, чем и все. Естественно, о своем отце я умалчивал. Когда ситуация прояснилась, атмосфера в цеху стала менее напряженной, хотя кое-кто продолжал держать дистанцию. Прошло еще несколько недель, и женщины постепенно стали принимать меня за своего.

Вместе с этим их поведение становилось более развязным. С самого первого дня я наблюдал, как женщины обращаются с Тони, однако со мной до поры до времени они так вести себя побаивались.

До сих пор я вел достаточно закрытую жизнь – в том смысле, что общался преимущественно с представителями своего класса, – и поэтому считал женщин застенчивыми и скромными. Однако социальный кризис в стране провоцировал падение морали. Так люди реагировали на драконовские законы, которые вводило правительство Трегарта. Строго ограничивалось время работы пабов, курение в общественных местах и пользование автомобилем, нормировалось потребление электроэнергии и газа, был введен запрет на вывоз больших сумм денег за границу, появлялись или увеличивались налоги на различные категории товаров. Ходили слухи, что скоро продукты будут отпускать по карточкам. Старшее поколение еще помнило чрезвычайное экономическое положение в годы Второй мировой, но и тогда все было не так сурово, а сейчас к тому же даже война не шла. Огрубление нравов в этом свете воспринималось почти как акт гражданского протеста: каждый вечер на улицах вспыхивали пьяные драки, в кино и на телевидение хлынул поток дешевой порнографии, отовсюду слышалась ругань, резко возросла уличная преступность, особенно в отношении представителей национальных меньшинств. Мои коллеги по раскройному цеху вели себя грубо и агрессивно. И дня не проходило, чтобы кто-нибудь не отпустил скабрезность или похабную шуточку, прямо или косвенно намекая на наши с Тони гениталии. Как-то парень рассказал мне: однажды, еще до моего прихода, одна из женщин ради смеха расстегнула ему ширинку и попыталась залезть в трусы. Он рассказывал это как будто походя, но я понял, что его сильно зацепило.

С ухудшением экономической обстановки компания стала получать все меньше заказов, а значит, наш объем работы тоже сокращался. Правительство Трегарта внесло поправки в трудовое законодательство, которые значительно усложняли сокращение штатов. Увольнение сотрудников выливалось в крупную сумму: нужно было выплатить не только выходное пособие, но и штраф в налоговую. Таким образом, беспокоиться по поводу рабочего места никому из нас не приходилось.

На обед отводился час. Когда взяли меня, перерыв увеличили до полутора часов, а затем и до двух. Руководство поощряло больничные отпуска, однако, поскольку правительство временно отменило медицинские льготы, этим мало кто пользовался. Вскоре, когда началось брожение в рядах вооруженных сил и армия перекрыла основные морские порты, работы у нас и вовсе не стало. То есть на бумаге у нас было только два часа перерыва, на деле же мы весь день просто сидели, не зная, чем себя занять. Как-то мы с Тони решили полностью вымыть цех и перекрасить стены. На это ушла ровно неделя, после чего делать стало совсем нечего, и мы принялись убивать время вместе с остальными.

Постепенно наш небольшой коллектив стал напоминать мне нынешнее британское общество в миниатюре. Большая часть женщин – белые, из рабочего класса, были среди нас и несколько азиаток, пара-тройка девушек родом с Карибских островов и две мавританки, приплывшие на судне вместе с африканскими беженцами. Они совершенно не знали английского, но быстро схватывали.