Мемуары гейши - Артур Голден

«Дорогая Чио!

Полгода прошло с тех пор, как ты покинула Йоридо. Вскоре снова зацветут деревья. Цветы, распускающиеся на месте старых, напоминают нам о том, что и к нам когда-нибудь придет смерть.

Я сам рано лишился родителей, поэтому знаю, как тяжело ты воспримешь мое сообщение. Спустя шесть недель после вашего отъезда в Киото мучениям вашей матушки пришел конец, а всего через несколько недель после нее этот мир покинул и ваш отец. Я выражаю тебе глубочайшие соболезнования и заверяю тебя, что останки твоих родителей покоятся на деревенском кладбище. Отпевание состоялось в храме Хоко-йи в Сензуру, к тому же женщины в Йоридо пели сутры. Я смею выразить уверенность: оба ваших родителя нашли свое место в раю.

Обучение мастерству гейши — очень трудный путь. Я испытываю глубочайшее уважение к тем, кто в состоянии преодолеть трудности и стать великим мастером. Несколько лет назад в Джионе я с удовольствием наблюдал весенние танцы и посетил вечеринку в чайном доме. Они произвели на меня неизгладимое впечатление. Это дает мне возможность думать, что ты живешь в очень хорошем месте и тебе не придется страдать от неизвестности. Я уже немало пожил, на моих глазах выросли два поколения детей, и имею право сказать, что редко у обычных птиц рождаются лебеди. Лебедь, продолжающий жить на дереве своих родителей, умирает. Прекрасные и талантливые должны искать свой собственный путь в этом мире.

Твоя сестра Сацу поздней осенью приехала в Йоридо и почти сразу же сбежала с сыном господина Суджи. Господин Суджи еще надеется увидеть своего сына, поэтому дай ему знать, как только ты получишь какую-нибудь весточку от своей сестры.

Искренне твой, Танака Ичиро».

Еще задолго до того, как Анти закончила читать письмо, слезы хлынули из моих глаз, как кипящая вода из кастрюли. Хватило бы одного известия о смерти мамы, чтобы привести меня в такое состояние. Но узнать об одновременной смерти и матери, и отца, и о сестре, тоже, скорее всего, для меня потерянной, оказалось выше моих сил.

Конечно, было слишком наивно полагать, что моя мама по прошествии стольких месяцев еще жива. Но так мало в моей жизни осталось вещей, на которые я могла надеяться. Потому и надеялась.

Анти сочувствовала моему горю и повторяла снова и снова:

— Держись, Чио, держись. Нам ничего больше в этом мире не остается.

Когда я наконец смогла говорить, то попросила Анти спрятать погребальные дощечки туда, где я не смогу их видеть, и помолиться от моего имени. Мне казалось, что сама я этого сделать не в состоянии. Но она отказалась и даже устыдила меня за подобную просьбу, а затем помогла установить дощечки на полке рядом с лестницей, где я могла бы каждое утро молиться.

— Никогда не забывай их, Чио-сан, — сказала она. — Они — это все, что осталось у тебя от детства.

Когда я отмечала шестидесятипятилетний юбилей, один друг прислал мне статью под названием «Двадцать величайших гейш в истории Джиона». Может, было не двадцать, а тридцать гейш, я точно не помню. Мое имя упоминалось тоже. В статье местом моего рождения назывался Киото, а ведь это не так. Могу вас заверить, я не была одной из двадцати лучших гейш Джиона. Просто многие люди не видят разницы между великим и популярным. Благодаря письму господина Танака, сообщившему мне о смерти моих родителей и о сестре, скорее всего потерянной для меня, я смогла стать по крайней мере известной гейшей.

Вы наверняка вспомнили мои слова о том, что день, когда я встретила господина Танака, был одновременно лучшим и худшим в моей жизни. Наверное, мне уже не стоит объяснять, почему он оказался худшим, но почему лучшим, вероятно, до сих пор не понятно. Действительно, до сих пор господин Танака приносил мне только несчастья, но в то же время он существенно расширил мои жизненные горизонты. Мы, подобно воде, течем по жизни с горы примерно в одном направлении до тех пор, пока не столкнемся с чем-то, кардинально меняющим наше направление. Если бы я не встретила господина Танака, моя жизнь напоминала бы поток, текущий от нашего подвыпившего домика к океану. Но, выходя в мир, мы все же не расстаемся с тем, что было нашим домом. До того момента, как я получила письмо господина Танака, меня ни на минуту не покидала мысль, что я обязательно буду жить где-нибудь в другом месте, по крайней мере с оставшимися членами семьи. Я жила отчасти в Джионе, а отчасти в своих мечтах, возвращающих меня домой. Мечты очень опасная вещь: они тлеют, как огонь, и иногда совсем поглощают нас.

Всю весну и лето я чувствовала себя ребенком, потерянным на озере в тумане. Все перемешалось в моей голове. Кроме постоянного чувства страха я помню только отдельные обрывки происходивших вокруг событий. Одним холодным вечером зимой я сидела в комнате прислуги, наблюдала, как во дворе окейи тихо падает снег, и представила своего отца, кашляющего в одиночестве в опустевшем домике, маму, лежащую на постели. Я выскочила во двор, пытаясь убежать от своих страданий, но невозможно убежать оттого, что внутри нас.

Прошел целый год после ужасных новостей, описанных в письме господина Танака. Ранней весной, в апреле, опять зацвели вишни. Мне было уже почти двенадцать, и я постепенно приобретала женские формы, в то время как Тыква по-прежнему выглядела, как маленькая девочка. Я вытянулась и достигла практически своего нынешнего роста. Мое тело еще год или два будет оставаться тонким и угловатым, но лицо уже утратило свою ребяческую округлость, оно определилось, глаза приобрели миндалевидную форму, а подбородок и скулы заострились. Раньше мужчины на улице совершенно не замечали меня, словно я была голубем, теперь же они провожали меня взглядом, когда я проходила мимо. Было неожиданно и странно превратиться в объект внимания.

Однажды рано утром, в апреле, я проснулась от необычного сна о бородатом мужчине. Огромная борода делала черты его лица плохо различимыми. Стоя передо мной, он что-то говорил мне, а потом с шумом открыл бумажные жалюзи на окне. Я проснулась и подумала, что, может быть, услышала шум в комнате, но кругом стояла тишина. Служанки вздыхали во сне. Круглая голова Тыквы покоилась на подушке. Все выглядело как обычно, но мои чувства подсказывали мне, что это совершенно не так. Я ощутила, что иначе смотрю на мир, как будто сквозь окно, открывшееся в моем сне.

Почему я это чувствовала и что это значило, я не смогла бы объяснить. Но я продолжала думать об этом, подметая ступеньки во внутреннем дворе в то утро. В голове жужжали мысли, подобно пчелам, попавшим в банку. И я неожиданно вспомнила то, о чем не задумывалась с первых дней моего пребывания в Киото.

Через день или два после того как нас с сестрой разлучили, меня послали постирать какие-то тряпки. Неожиданно появился мотылек и сел мне на руку. Я смахнула его, ожидая, что он улетит, но вместо этого он камнем упал вниз, на землю. Я не знала, упал ли он мертвым с неба или я убила его, но смерть этого маленького насекомого очень тронула меня. Я полюбовалась узором на его крыльях, а затем завернула его в одну из тех тряпок, которые стирала, и спрятала ее под фундаментом нашего здания. До сих пор я не вспоминала об этом мотыльке, а вспомнив о нем сейчас, нашла его под домом. С тех пор как я его спрятала, многое изменилось, даже я сама. Но развернув тряпку, я увидела такое же прекрасное, как и тогда, создание. Мотылек оставался по-прежнему прекрасным и совершенно неизменным. Если бы и в моей жизни все осталось таким же, как было в первую неделю моего приезда в Киото… Когда я подумала об этом, мысли вихрем понеслись в моей голове. Поразительно, но мы с мотыльком представляли собой как бы две крайности. Мое существование было переменчивым, как водный поток, все время меняющий свое направление, а мотылек напоминал камень, который совершенно не меняется. Пока я думала об этом, мне захотелось потрогать пальцем бархатистую поверхность крыльев, но только я дотронулась до нее, как мотылек, моментально рассыпавшись, превратился в кучку пепла. Я даже вскрикнула от потрясения и наконец-то поняла, что меня мучило все это утро. Прошлое ушло. Мои отец и мать мертвы, и я не в состоянии изменить это. Думаю, и я последний год тоже была мертва. Моя сестра… Да, она тоже ушла в прошлое. Я же не ушла. И я почувствовала, что внутренне переменилась. Теперь я смотрела не в прошлое, а в будущее. И передо мной вставал вопрос: а каким будет это будущее? В тот момент я была уверена, что сегодня же получу на него ответ в виде какого-то знака. Вот почему бородач открыл мне во сне окно. Он говорил: