Суккубус - Виталий Вавикин

– Я не оставлю Линор.

– Так принеси ее в дар своему новому детищу! Вдохни в эту смерть жизнь этой юной леди, дабы услышать крик своего первенца!

– Я не могу…

– Еще одна жизнь, Эдгар!

– Нет.

– Еще одна…

– Я не позволю больше уходить тем, кого я люблю! Хватит боли!

– Тогда мы заберем твою жизнь.

– Да будет так.

Похороны Джесс Паленберг были назначены на час дня. Она лежала в гробу: такая красивая, такая не по-настоящему живая. Тэмми смотрела на ее алые губы и думала, что ни один мужчина не целовал ее так, как Джесс. Особенно наедине, глаза в глаза.

– Зачем Кевин сделал это?

Фэй обняла подругу. Мать Джесс заплакала, прощаясь с дочерью. Ее девочка. Ее единственный ребенок. Ради чего теперь жить? Боль. Страх. Тэмми подумала, что в ту злополучную ночь могла остаться у Джесс. Может быть, тогда подруга осталась бы жива? Или же Кевин убил бы их обеих? Тэмми представила, как собственная мать плачет возле ее гроба. Господи! Она могла умереть вместе с Джесс! В ту ночь! И… Жизнь. Такое мерзкое чувство внутри. Слава богу, что хоронят не тебя…

Гроб опустили в землю. Вечерело. Тэмми вернулась домой. Слезы. Почему они не хотели катиться из глаз? Почему? Старшая сестра собиралась на свидание. Она мерила кофточки, спрашивая у Тэмми, какая из них больше подходит к прическе. Тэмми хотелось ее придушить. Как она не может понять, что сестре плохо? Как она может быть такой безразличной?

– Моя подруга умерла! Ты понимаешь? – вспылила Тэмми.

– Что я должна понять? – Кристин убрала помаду и посмотрелась в зеркало. За окном гудела газонокосилка. Хмурый отец стриг мокрый после дождя газон.

– Мне плохо, – сказала Тэмми.

– Съешь таблетку.

– Пошла к черту.

– Истеричка!

Хлопнула дверь. Тишина. Тэмми включила телевизор. Сможет ли она когда-нибудь снова улыбаться? Мир казался слишком огромным для ее маленького тела. Океан жизни, в котором она – это капля. Пустыня одиночества, в которой она – песчинка. И ветер дует, поднимая к небу столбы пыли. Их конусообразные тела извиваются, вырывая из выжженной солнцем земли то немногое, что еще пытается расти. Маленькие змейки прячутся под камни. Их яд останется неистраченным, отравляя сердца. Тэмми закрыла руками лицо, надеясь, что на этот раз ей удастся заплакать, но глаза ее были такими же сухими, как пустыня, которую она представляла.

* * *

Карие глаза застенчиво смотрели на Лаялса Кинсли. Его дорогой костюм и презентабельный вид в сочетании с хорошим одеколоном убеждали Кэрри, что он будет нежен и заботлив. Его лицо казалось ей знакомым. Она помнила этот лоск, эти грубые, словно вырубленные из камня черты, но память эта была не той, как если бы Кэрри встретила его на улице. Нет, в нем было что-то глянцевое, пахнущее типографской краской и шуршащее новенькими страницами «Forbes». Этот мужчина напоминал Кэрри о богатстве и благополучии. Столовые приборы и наполненные шардоне бокалы звенели в ее ушах. Кем же он был? Керри включила музыку. Мистер Благополучие сел в кресло и закурил. Его лицо скрывало возраст так же хорошо, как статуя в музее скрывает дату своего создания, отдавшись в опытные руки реставраторов. Блеск…

Кэрри улыбнулась и повела бедрами. Танцовщица из нее была никудышная, но она и не продавала свои танцы. Люди в этом доме платили за тело, и Мистер Респектабельность не был исключением. Продолжая танцевать, Кэрри мысленно листала глянцевые журналы. Может быть, ей удастся произвести впечатление, и Мистер Благополучие сделает ее постоянной любовницей? Нет, такого не бывает. Кэрри обнажила плечи. Грудь. Молодость. Она повернулась к Мистеру Значительность спиной, показывая ему свои бедра. Грегори Боа сказал, что из нее выйдет хорошая шлюха.

Она закрыла глаза, вспоминая его лицо. В памяти почему-то не осталось моментов до и после. Лишь только прием на работу. Кабинет Боа. Его кресло. Холодный лакированный пол под коленями. Боа говорит, чтобы она смотрела ему в глаза. В его темные, как ночь, глаза…

Мистер Лицо с Журнала закуривает вторую сигарету, третью… Кэрри танцует. Медленная музыка кажется бесконечной. Одна песня, вторая, третья… Она смотрит в глаза мистера Великолепие. Чувствует его внутри себя. Он не торопится, напротив, он изучает ее, наблюдает за ней. Его взгляд… О чем он думает? Кэрри поднимает бедра. В глазах клиента нет желания, страсти. Он хороший любовник, но это не более чем пришедшие с годами навыки. Странное чувство чего-то механического и неживого наполняет сознание Кэрри, вызывая отвращение и тошноту. Теперь глаза мистера Дорогой Костюм напоминают объективы видеокамер, которые безразлично наблюдают за посетителями в супермаркетах. Снимают, снимают, снимают… Но ничего не чувствуют.

Кэрри повернулась набок, наблюдая, как мистер Безразличие неспешно одевается. Скажет ли он хоть что-то ей на прощание? Лаялс обернулся и посмотрел на Кэрри. Сколько ей было лет? Семнадцать? Восемнадцать? Боа сказал, что двадцать один, но этот чернокожий сутенер мог сказать что угодно, лишь бы ему заплатили. У этой девочки была слишком юная грудь. Слишком плоский живот. Ее тело… Оно все еще пахло молоком и свежестью.

Лаялс вышел в коридор. Тени, полумрак, стоны, мягкий ковер под ногами. Когда-то давно здесь было детское кафе, и кто-то, может быть, еще помнил, как мать приводила его сюда в день своей зарплаты. Сливочное мороженое, фисташковое, с крошкой лесных орехов… Скоро в этом мире не останется ни кафе, ни лесов, где можно нарвать орехов и полакомиться ягодами. Бордели, заводы, вкусовые добавки… Все можно купить. Все можно продать. Секс, любовь, власть, закон… Даже красота имеет свою цену – черные цифры на белых прайс-листах кабинетов пластической хирургии.

Лаялс вышел на улицу. Сел в машину. Ему было сорок пять, и последние двадцать лет он занимался тем, что наблюдал, как жизнь день за днем теряет для него смысл. Страсть – вот что было залогом счастья в этом мире. Когда сердце в груди бьется сильнее, когда глаза горят нездоровым блеском, когда ты готов делать глупости и не оглядываться назад… Лаялс отпустил педаль газа, не желая превышать скоростной лимит. «Кадиллак» вздрогнул и недовольно заурчал…

Женщина. Если бы Лаялс был поэтом или художником, то, возможно, его страсть заключалась бы в искусстве, но он был далек от этого. Всего лишь адвокат. Может быть, будь он менее удачлив, работа стала бы его страстью или же его проклятьем, как бывает в случае нищих художников и обезумевших от неудач поэтов, но Лаялс всегда был удачлив. Чертовски удачлив, можно сказать. Поэтому работе досталась его любовь. А страсть… Вот тогда-то и появилась женщина. Нет, не одна из тех глупых шлюх, что находил для него Боа и те, кто были до него. Совсем другая. Не похожая ни на одну из женщин, встреченных Лаялсом за всю свою долгую жизнь. С ней его сердце билось сильнее, а аналитический ум и врожденный прагматизм давали трещину. Впервые в жизни тело и разум обрели гармонию между собой. Не нужно врать и притворяться. Не нужно придумывать чувства и желания там, где их нет. С ней Лаялс мог быть самим собой. Сильным, как горы, слабым, как первый снег. Ему хотелось защищать ее и таять в ее руках. Она сводила его с ума, но в этом безумии он находил мудрость. Он не был безнадежно влюблен. Это стало чем-то большим. Словно часть его самого, которая всегда рядом…