Нарисованная смерть - Джорджо Фалетти

– Что это значит?

– При вашем зачатии две материнские яйцеклетки были оплодотворены двумя сперматозоидами, и на ранней стадии эмбрионального развития два зародыша срослись в один, вместивший в себя генетически различные клетки. Поэтому совместимого с вами донора найти крайне трудно. Процент подобных генотипов близок к нулю. – Ковини сделал небольшую паузу. – Как я уже отметил, это плохая новость.

– Стало быть, есть и хорошая?

– Есть.

Холодный, безапелляционный голос врача сменился родным, отцовским.

– Я звонил матери в Нью-Йорк, чтобы сообщить о случившемся. Она тут же развернула бурную деятельность. Оказывается, у нее есть знакомый врач, непревзойденный авторитет по таким патологиям. Его зовут Уильям Роско.

– Это, безусловно, хорошая новость, – вновь вступил в разговор Ковини. – Не стану утомлять вас долгими научными подробностями – вам они все равно будут непонятны. Имейте в виду главное: возможность пересадки существует. Я проконсультировался с профессором Роско. Он крупнейший специалист по микрохирургаи глаза и к тому же много занимался трансплантацией, пересадкой стволовых клеток и тому подобными экспериментами. Вам совершенно необходимо лететь в Штаты, поскольку в Италии закон об искусственном зачатии запрещает пересадку стволовых клеток. Мы долго говорили с профессором по телефону. Как выяснилось, есть нечто еще более уникальное, нежели Тара.

– Что-что?

– Донор, который может оказаться совместимым. Профессор Роско путем пересадки стволовых клеток берется блокировать лимфоциты, способные оказать противодействие чужеродной роговице, и таким образом избежать возможного отторжения.

Эстафету надежды подхватил Карло Мартини:

– Только это нельзя откладывать. Один клиент матери, большая шишка, предоставляет в наше распоряжение свой личный самолет. Завтра вылетаем, а на послезавтра назначена операция. Если, конечно, ты согласна и чувствуешь себя в силах…

Расслышав мольбу в голосе отца, она поспешно отозвалась:

– Конечно, согласна.

Еще бы мне не согласиться. Я готова перенести все муки ада.

Щекотливый момент миновал благодаря новому вмешательству профессора Ковини.

– Очень хорошо, – подытожил он. – А теперь, синьор Мартини, нам лучше дать ей покой. Полагаю, мы изрядно утомили вашу дочь.

– Разумеется, профессор.

Отец поцеловал ее в щеку и прошептал на ухо, как будто поделился некой тайной:

– Пока, моя радость. До завтра.

Затем чужая рука слегка сжала ее пальцы.

– Примите мои наилучшие пожелания, синьорина. Поверьте, это не пустые слова. Я глубоко вам сочувствую и восхищен вашим огромным мужеством.

Морин услышала неловкую возню (видимо, они с трудом разминулись со штативом капельницы), затем шаги, удаляющиеся от кровати. Тихо открылась и закрылась дверь, и Морин осталась одна в палате. Должно быть, в капельницу ввели успокоительное, потому что Морин почувствовала, как на нее накатывает дремота, и стала ждать погружения в сон.

Хотя бы несколько часов не думать о том, что ей предстоит, и не молиться всем богам, чтобы на минуту, всего лишь на минуту ей вернули зрение.

Большего она не просит.

На одну минуту.

Этого будет достаточно, чтобы заглянуть в глаза и удержать в памяти издевательскую мину Арбена Галани, а затем навсегда стереть ее выстрелом из пистолета.

Дальше – темнота.

Джордан на умеренной скорости подъехал к Бруклинскому мосту. Движение еще не накопило привычной ярости, поэтому Джордан, несмотря на изворотливость «дукати», встал вместе с машинами в очередь на проезд по этой повисшей в воздухе полосе металла и асфальта.

Ныне Бог не судил людям раздвигать воды, пришлось им выстроить мосты. Джордан всегда воспринимал их как символ переправы на другой жизненный берег. За спиной у него остался адрес: Полис-Плаза, один. Проезжая мимо, он не удостоил взглядом Главное полицейское управление, где прослужил не год и не два.

Без внимания оставил он и нью-йоркский муниципалитет – имитацию Белого дома в миниатюре, где его брат распоряжался вверенной ему властью.

Прямо сейчас он проезжал над городской тесниной Уотер-стрит, и если бы повернул голову вправо, то увидел бы крышу дома, где парень по имени Джеральд Марсалис разменял свою жизнь на небытие, так разменял, что даже умер под чужим именем.

А убийца Джерри Хо до сих пор гуляет на свободе.

Но Джордан головы не поворачивал; он смотрел прямо перед собой и представлял, как лежащий впереди пролет моста отражается в зеркальном козырьке его цельного шлема. На все эти вехи пути он не смотрел не из равнодушия к ним – просто ему не надо было смотреть, чтобы помнить об их существовании. Память никогда его не подводила. Все воспоминания отложились в ней с предельной четкостью, словно достопримечательности на цветных открытках, включая и стоящую на обороте цену.

Есть люди, которым труднее отречься от себя, нежели расплачиваться за последствия своих поступков. Джордан Марсалис принадлежал к их числу и не задавался вопросом, достоинство это или недостаток.

Так уж сложилось.

Джордан понял это про себя уже давно, когда его друг Тед Кочинский попросил у него взаймы тысячу долларов. Джордан знал, что они нужны ему позарез и что, скорее всего, Тед их не вернет. Но он, тем не менее, одолжил ему эти деньги, потому что отказать в данном случае было труднее, чем лишиться тысячи долларов.

По той же самой причине три года назад ночью он заменил брата в разбитой машине и взял на себя вину за то, к чему был совершенно непричастен.

Потом ему было горько и обидно от того, как повел себя Кристофер, но «закон Кочинского» сработал и на сей раз, причем Джордан отдавал себе отчет, что дело тут не только в отношениях с братом, а в том, что он частично выплатил долг, назначенный ему еще их общим родителем, Джейкобом Марсалисом. Кристофер вырос в атмосфере богатства и презрения к отцу, Джордан же был окружен его любовью и потому – справедливо или нет – считал себя обязанным старшему брату. Они росли не вместе, но знали о существовании друг друга. Когда случай их свел, каждый уже выбрал в жизни свой путь. Единственное, что их объединяло, – это голубые глаза и витавшая над ними тень отца. Правда, они смотрели на нее под разным углом зрения.

Братья никогда не касались этой темы в разговорах, но оба понимали, что ее таким образом не вычеркнуть из сознания. По молчаливому согласию они оставили ее висеть над собой, как дамоклов меч, не зная, на чью голову он упадет.

Мир полон людей, покинувших отчий дом и мечтающих о возвращении. Джордан чувствовал, что путешествие, которое он сейчас отложил, на самом деле началось уже давно. Жизнь в Нью-Йорке была для него лишь долгой временной стоянкой, необходимой для того, чтобы рассчитаться с долгами.