Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский

каждый нерв, она нашла в себе силы разорвать оковы и тюремные решетки и вырваться из удушающего плена на волю.

Но я слышу грустные и сердитые голоса, возражающие: «Что толку вырваться из тюрьмы только для того, чтобы рухнуть на пороге?» На это я бы ответил:

— Подождите! Россия не пала замертво. Битва только началась.

Глава III

В составе Временного правительства

Я надеюсь, что читатель к этому времени достаточно усвоил политическую и социальную обстановку, в которой Временному правительству пришлось начать свою работу.

После образования 3 марта, и ухода из перегретой атмосферы Таврического дворца, правительство временно заседало в главном зале заседаний Министерства внутренних дел. В тишине просторной, тихой министерской палаты, увешанной портретами бывших правителей, имперских министров и представителей русской реакции, каждый из нас, может быть, впервые понял ту перемену, которая произошла в России. Нас было одиннадцать человек. К каждому из нас царское министерство внутренних дел относилось враждебно и подозрительно. И теперь в наших руках была верховная власть великой империи, власть, пришедшая к нам в самый трудный период войны, после взрыва, сместившего всю старую машину управления[2].

Я помню, с каким волнением князь Львов читал нам при первой нашей встрече доклад о положении в провинции. Из всех городов и городов, губернских и уездных мест приходили телеграммы, как будто написанные одной и той же рукой. Все они рассказывали одну и ту же историю: старая администрация, от губернатора до последнего городового и сельского пристава, бесследно исчезла, а вместо нее всюду образовывались всякие самозваные организации — советы, комитеты общественного спасения, совещания общественных деятелей и т. д. и т. п.

— Я телеграфировал, — сообщил нам князь, — всем председателям земских управлений с предложением принять на себя временно обязанности губернаторов, в качестве комиссаров Временного правительства.

Но в большинстве случаев председатели земских управлений в провинциях были консерваторами, а часто и откровенными реакционерами. Они не пользовались широким влиянием и не могли удержаться у власти в течение недели. Примерно то же самое было повсюду в провинциях по отношению к военным властям. Несколько более благополучной была ситуация с судебным аппаратом. Но и здесь, даже в Петрограде, где сохранился институт выборности магистратов, сложилась тяжелая ситуация. Деревни, освободившись от всякой административной бдительности, стали «самоуправляемыми». Крестьянство сразу же бросилось за землей.

В городах различные самозваные организации, подхлестываемые разбушевавшейся революционной бурей, занимались такой созидательной революционной деятельностью, как облавы, обыски, конфискации и освобождением не только политических заключенных, но и уголовников самого отъявленного сорта.

Стоит только на мгновение представить себе этот бушующий человеческий океан, освободившийся от всех уз, эту расплавленную, еще бесформенную революционную массу, чтобы осознать огромную историческую и положительную роль Советов, которые повсюду, как и в Петрограде, устанавливали революционную дисциплину. Несмотря на все свои большие ошибки и частые глупости, Советы представляли собой первые примитивные социальные и политические формы, в которые начала постепенно вливаться и остывать расплавленная революционная лава.

Иногда мне кажется, что слово «Революция» совершенно неприменимо к тому, что произошло в России между 27 февраля и 3 марта. Целый мир национальных и политических отношений просто рухнул на дно, и тотчас же все существующие политические и тактические программы и планы, как бы они ни были смелы и хорошо продуманы, оказались бесцельно и бесполезно повисшими в пространстве. Политические партии, пережившие февральское землетрясение (социалисты-революционеры, социал-демократы и кадеты — все другие, более умеренные и консервативные партии, разом сократились до нуля или почти до нуля), стремились действовать в соответствии со всеми правила западноевропейского политического искусства. Их лидеры пытались классифицировать характер революции, называя ее «буржуазной» или «социалистической». Они выдвигали политические предложения, которые, по их мнению, требовали немедленной реализации, и спорили о компромиссных формулах. Но никто не хотел понять самого главного: исчезновения государственного аппарата, необходимости восстановления самого аппарата управления, без которого все программы, платформы, формулы, резолюции и т. д. — бесполезная бумага.

По мнению, бытующему и в России и за границей, основанному на классических образцах Французской революции 1789 г., эпоху Временного правительства можно разделить на два периода: во-первых, буржуазный период, под премьерством князя Львова, и, во-вторых, период Временного правительства. социалистический период, при Керенском. Соответственно принято говорить, что во второй период правительство было более радикально в своей законодательной работе, менее конструктивно в методах управления и слабее в применении административного принуждения.

Термины буржуазный и социалистический, вероятно, были бы применимы к русской Революции, если бы после февральского переворота вся власть в России фактически находилась в руках самой буржуазии, организованной, как на Западе, в компактный классовый строй, способной бороться за власть и знающей как это сохранить.

Это толкование было бы, вероятно, правильным, если бы такая буржуазия была приостановлена в естественном ходе борьбы за власть четвертым сословием — городским, сельским и интеллигентским пролетариатом и заняла бы в первый, буржуазный период Революции, положение угнетенного социального класса.

Но такой ситуации не было. Наоборот, произошло прямо противоположное.

Само образование Временного правительства произошло в условиях трагического недоразумения.

Идеологи «буржуазной демократии», склонные мыслить в русле исторических прецедентов и владеть искусством оперировать скорее теоретическими положениями, чем ориентироваться в неразберихе реальной жизни, искренне верили, что крушение абсолютизма ознаменуется переходом всей власти в руки либерально-консервативной буржуазии в лице Прогрессивного блока в IV Думе. С другой стороны, социалистические вожди и идеологи «революционного пролетариата» вполне приняли эту фантастическую идею, ибо она совпадала с их собственными теоретическими представлениями, основанными на лучших европейских моделях развития «настоящей» революции. Если рассматривать с точки зрения прецедента Французской революции, период русской революции, начиная с 27 февраля, составлял эпоху Национального собрания и жирондистов.

Впоследствии, в течение нескольких лет, он должен был уступить место якобинскому террору и т. д. Отсутствие жизненного инстинкта и политической интуиции в умах политических догматиков допускало порой весьма любопытные склонности. Так, при совместном рассмотрении программы Временного правительства представители Совета (или так называемой революционной демократии) навязали Временному комитету Думы обязательство не определять заранее будущую форму правления в России, до созыва Учредительного собрания, а П.Н. Милюков, идеолог прогрессивного блока, долго и упорно боролся против этого ограничения. К чему все это? Это было очень просто: П.Н. Милюков был убежден в неизбежности конституционной монархии в России после революции (и в ночь на 3 марта), а вожди революционного пролетариата не решались открыто требовать установления республики в то время, когда установление республики уже стало историческим фактом.

Руководители Совета, руководствуясь западноевропейскими политическими формулами, искренне полагали, что после 27 февраля политическая власть должна быть в руках буржуазии,