Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский

эта власть должна находиться под контролем рабочей демократии во главе с «сознательным пролетариатом», который будет поддерживать правительство только в той мере, в какой оно не злоупотребляет своим господствующим положением в стране в ущерб коренным интересам масс.

Обе стороны — П.Н. Милюков и случайные вожди Совета, вышедшие из рядов революционеров 1905 года, — совершенно искренне были убеждены в мудрости своего мнения; они не замечали, что на самом деле происходило вокруг них, и не чувствовали глубины народного потрясения.

Я пишу это не для того, чтобы судить лидеров того периода. Наоборот, я хочу только с самого начала показать, что ни злая воля, ни озорство не играли заметной роли и не имели сколько-нибудь заметной роли в развитии тех будущих острых разногласий вокруг вопроса о Временном правительстве, которые способствовали ослаблению едва установившейся власти правительства. Вся глубина трагической катастрофы, пережитой Россией, измеряется именно тем, что, несмотря на всю свою добрую волю и стремление помочь стране, люди часто причиняли ей вред, потому что не осознавали сути и смысла происходящего.

Не считаясь со всеми историческими сравнениями и европейскими прецедентами, задача, стоявшая перед Временным правительством и поддерживающими его политическими организациями и партиями, пусть и условно, была не сложной, а простой, но чрезвычайно трудной в своей простоте.

Нужно было восстановить страну и государство.

Эта задача реконструкции не состояла в восстановлении территориальных границ, охватывающих определенное население. В этом материальном смысле слова Россия еще не нуждалась в восстановлении, ибо Россия была еще цела. Задачей момента было восстановление национальной правительственной ткани как творческого, административного и защитного политического организма. Это означало, прежде всего, восстановление административного аппарата, государственной машины. Это означало учить одних управлять, а других подчиняться. Эта задача тем более усложнялась необходимостью продолжения войны и необходимостью того, что в действительности было равнозначно перестройке всех юридических, экономических и социальных основ страны.

Одним из самых сильных и ярких впечатлений моей жизни является воспоминание о работе первого кабинета Временного правительства, состоявшего, по выражению Ленина, из десяти министров-капиталистов, среди которых я занимал положение «заложника демократии».

Если бы Ленин и его помощники обладали сотой долей способности отказаться от всех личных соображений власти и тщеславия, способности к бескорыстному служению стране и народу, проявленной миллионерами Терещенко и Коноваловым; такими типичными представителями помещичьего дворянства, как В. Львов, или характерным либеральным интеллигентом А.И. Шингаревым, Россия, по всей вероятности, избежала бы той Голгофы, на которую ее привели со слепым, бессмысленным, совершенно ненужным разжиганием классовой ненависти безответственные большевистские демагоги.

Князь Георгий Львов

Князь Г.Е. Львов прежде всего олицетворял собой образ и дух Временного правительства. Истинный аристократ, чей род уходил своими корнями в многовековую русскую историю, был, несомненно, самым демократичным из нас, ближе всех нас к истинной душе русского мужика.

Скромный, почти неестественно замкнутый, рассеянный во всех делах, касающихся самого себя, князь внешне не имел ни одной черты главы правительства. Восстав против всего прошлого своих властолюбивых предков, вельмож, правивших средневековой России, он как будто подчинил себе наследный инстинкт власти. Он испытывал отвращение ко всем внешним атрибутам власти и государства. На заседаниях Временного правительства он сознательно держался в тени и следил за тем, чтобы каждый имел возможность высказаться до конца, сказать все, что он хотел сказать. Редко, почти никогда он не вносил ни слова повеления или критики в бурные прения кабинета, всегда стараясь добиться согласия добрым словом мудрости,

Г.Е. Львов

Всю свою жизнь князь упорно, беспрерывно, с огромной энергией боролся против глупой, свирепой, бюрократической машины старого абсолютизма. Но к наболевшим вопросам русской жизни он всегда подходил не как политик, а как-то особенно оригинально. Он шел не от идей к человеку, а от человека к идеям.

Ненавидя старый режим, князю всегда удавалось задеть некоторые человеческие струны в людях, которые ему служили. Он собирал вокруг себя мужчин и женщин, преданных интересам народа, и разрабатывал при их содействии планы и программы социального обеспечения. Затем, ненавязчиво он отправлялся в какое-нибудь министерство или в какой-нибудь губернский центр, где единолично, как бы одними средствами, которыми он располагал, совершал то, чего не могли достигнуть бесчисленные политические резолюции и требования думских или земских органов.

В своем творчестве князь прошел всю Россию вдоль и поперек. В наиболее тяжелые периоды сельскохозяйственных кризисов он успешно содействовал работе по переселению масс крестьян в поселения на Дальнем Востоке. Во время русско-японской войны, будучи руководителем земских организаций, он много сделал для раненых и совершил то, что выходило далеко за рамки его служебных обязанностей и ограничений. Был депутатом первой Думы. Но эту страницу своей карьеры, по мнению некоторых, самую яркую в своей жизни, он считал самой неинтересной и ненужной. После разгона первой Думы он вышел из партии к.-д. и отправился искать опять, по-своему, новых дорог к счастью и благоденствию народа.

Задолго до европейской войны, в период жестокой столыпинской реакции (1907–1911), он начал заниматься организацией самостоятельных сил земств. Медленно и верно князь собирал вокруг себя элементы, которые могли бы в момент смерти старого режима взять на себя, в случае необходимости, государственный аппарат.

Удивительно, как дороги двух наиболее типичных представителей аристократической и буржуазной России, князя Львова и Гучкова, пересеклись во время войны в этой работе по созданию самостоятельных политических и общественных организаций и отбору способных к управлению людей, поскольку в период после русско-японской войны и первой Думы эти два человека стали политическими антиподами.

Во время европейской войны имя князя Львова стало символом социальных и культурных сил России. На фронте он приобрел большую известность в начальствующем составе благодаря огромной работе для армии, выполненной под его руководством земского союза.

Впервые я встретился с князем незадолго до революции — кажется, в декабре 1916 г. Я уже имел знакомство с его ближайшими соратниками и знал не только общегуманитарную и общественную работу, но и нелегальную политическую деятельность львовского кружка. Чувствуя надвигающийся на Россию ураган, я почувствовал, наконец, что не могу больше откладывать личное знакомство с человеком, которому, очевидно, суждено было стать одним из будущих политических вождей освобожденной России. Я встретился с князем в Москве, в помещении Правления Союза земств, после того как он отложил какое-то деловое совещание. После обмена приветствиями он повел меня в свой кабинет. Там после короткого разговора мы поняли друг друга,

В политических разговорах князя была какая-то особенная простота, граничившая иногда с наивностью. Но за этой наивностью скрывалось глубокое знание народа, и чувствовалось, что он не только сердцем прочувствовал проблемы