Операция "Булгаков" - Михаил Ишков

Записку передал Булгакову Смышляев. На словах объяснил: «Всеволоду Эмильевичу понадобились ваши пьесы…»

Это случилось уже после постановки «Дней Турбиных» и написания «Роковых яиц», «Собачьего сердца», после опубликования «Белой гвардии».

Рылеев сделал паузу и поверх очков глянул на меня.

– Михаил Афанасьевич ответил в цвет – «свободных пьес нету», – и после паузы вздохнул. – Если признаться, мы на пятом этаже Лубянки симпатизировали Булгакову. Вслух, конечно, об этом не говорили, но если у человека есть родина, почему бы ему прямо не заявить – у меня есть родина! Если у человека нет свободных пьес, почему бы не ответить хаму – пьес нету!

Кем бы хам ни был.

Это – позиция!!

Домой я отправился, сгорбившись под грузом фантастических домыслов, нравственных заповедей, якобы входивших в несуществующий кодекс Булгакова, недоказуемых версий, сомнительных фактов, фальшивок, а если и не фальшивок, все равно фальшивок.

Но, главное, под угрозой принуждения к авторству!..

Тут было над чем задуматься.

Надо же – «глубокоуважаемый»!..

Имя не мог спросить!

В следующий момент меня замкнуло. Вспомнил, как Рылеев не глядя снял с полки книгу, в которой были опубликованы дневники Елены Сергеевны, не глядя нашел закладку. Та же история с запиской Мейерхольда, которую он извлек из вышедшего в серии «ЖЗЛ» романа А. Варламова «Михаил Булгаков».

Будто знал, зачем я к нему явился и о чем спрошу.

Такое всеведение показалось мне мало того, что подозрительным, но и припахивающим популярным в наши дни ясновидением, угадывающим желания клиентов по блеску глаз и оттопыренности карманов. С другой стороны, имея дело с Булгаковым, трудно рассчитывать, будто тебе удастся избежать общения с бесовщиной. Уж в чем в чем, а в умении общаться с мистической стороной бытия Булгакову не было равных.

Вариант напрашивался самый безыскусный – руками Рылеева меня помимо моей воли втягивали в полузабытые исторические измерения, в компанию авторов, сгинувших на минном поле 20 – 30-х годов прошлого века, когда партия приступила к активному совокуплению с литературой.

Признаюсь, я не был готов к такому разрыву с современностью. На то у меня были особые причины. Одной из них – и самой тягостной – было недавнее самоубийство знакомого литератора, с которым я учился в Литинституте. Мы дружили и частенько играли в бильярд.

Обыкновенная история – пытаясь стремительно разбогатеть, Валера Пряхинцев, как и многие в те окаянные дни, решил доверить свои свободные средства небезызвестной «Властелине». К сожалению, не только свои и не только свободные. Он продал квартиру, назанимал деньги и, трепетно ожидая их удвоения (или утроения, сейчас точно не помню), отправился в Подольск. Будучи уверенным, что каждый подольчанин должен быть коротко знаком с Соловьевой, упросил меня встретить его и проводить в тот злополучный кирпичный дом, куда граждане с нескрываемым энтузиазмом несли свои сбережения.

Сколько я не отговаривал, он был тверд как скала. Все повторял – «одним ударом в дамки!»

До сих пор не могу понять, почему «ударом»? Почему не «ходом» или «шагом»?..

Когда соловьевская пирамида лопнула, Валера выбросился с четырнадцатого этажа. Этот поступок казался мне куда более актуальным, чем роковой трамвайный наезд, прервавший рывок нетерпеливого революционера к социализму, особенно если принять во внимание, что с долгами он предоставил рассчитываться вдове с двумя детьми.

На поминках, как я ни упирался, мне поручили договориться с кредиторами об отсрочке выплаты долга. Аргумент предъявили неопровержимый – ты сопровождал его к этой аферистке, тебе и помогать Нателке. Причем те из собравшихся, кому Валера Пряхинцев остался должен, здесь же на поминках, проявили не столько благородство, сколько здравый смысл, и в едином порыве отказались от претензий.

Кроме одного – Толика Клепкова, который ни на похороны, ни на поминки не явился. В этом не было ничего удивительного. В ту пору люди менялись буквально на глазах. Вчера наш коллега, сотрудник молодежной редакции крупного комсомольско-издательского концерна, дававший путевку в жизнь начинающим авторам, он на сегодняшний день являлся основателем и директором частного издательства со странным названием «Могиканин».

Ему повезло с самого начала. Выпущенное «Могиканином» – впервые за долгие годы – дореволюционное «Евангелие для гимназий» за несколько дней разошлось миллионным тиражом. Вдогон он отправил в печать несколько брошюр Е. Поселянина – «Преподобного Серафима», например, и другие нравоучительные книги, однако его следующим ударным хитом оказалась настольная книга вегетарианцев «Я никого не ем!» Елены Молоховец.

Все знали, денежки у него водились.

Через пару лет, тонко уловив перемены в настроениях читающей публики, заскучавшей от жития святых, Анатолий Жоржевич переключился на зарубежные детективы.

Время от времени он подбрасывал мне романы для перевода.

Это было золотое время лихой переводческой деятельности. Секрет успеха заключался в скорости выхода очередного чейза, а секрет скорости по негласному указанию Клепкова состоял в том, что переводить следует только первую и последнюю главы оригинала – то есть завязку и развязку.

«…остальным текстом не заморачивайся. Руби от себя!.. Все равно с английским ты не в ладах. Только, – предупредил он, – не вздумай перепутать имена персонажей. Тут один ловчила принес занимашку, в которой в начале детектива зовут Джон, а преступника Билл, а в последней главе наоборот. Пришлось снизить гонорар. Намеку понял? Впрочем, что бы ты ни натворил, тащи сюда. Мы разберемся».

Он любил так выражаться: вместо «намек» – «намека», вместо «споло́х» – «спо́лох», вместо «догадался» или «осознал» – «сподхватил». «Люблю, – говорит, – Есенина Сережу. От него Русью разит…»

Я, случалось, пользовался его советом. Это был дельный совет, потому что не он один торговал книгами, в которых ловили одного, а хватали другого, пусть даже это был один и тот же персонаж, но сколько выдумки!..

Как я должен был поступить? Проявить принципиальность и отказаться от переводов?

А на что жить?

И вообще – как выжить?..

Может, поговорить с Рылеевым? Пусть по своим каналам припугнет несговорчивого кредитора? Между нами, мистика, привязанная к бывшему гэбисту, казалась мне более надежным средством.

* * *

Я долго сидел за рабочим столом, прикидывал…

Почему бы нет?

Что у меня еще было в запасе? Разве что сам Булгаков…

Почему бы в разговоре с Клепковым не сослаться на него, ведь Михаил Афанасьевич не раз упоминал, что является автором «мистическим». Вот пусть и поможет свалившемуся ему на голову метабиографу в благом деле. Пусть явится к Клепкову во сне и предупредит – оставь вдову в покое, иначе, проклятый, берегись. Натравлю на тебя Коровьева или его кошачьего приятеля. Исчадья церемониться не будут, вмиг скальп с тебя сдерут. Или, что еще хуже, вытащат на сцену в стриптиз-клубе и там после всякого рода раздевательств отрежут голову. Будешь потом все жизнь прозябать в сумасшедшем доме и шрам на шее щупать!