Операция "Булгаков" - Михаил Ишков

На территории белых я находился с августа 1919 г. по февраль 1920 г. Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением. В момент прихода Красной Армии я находился во Владикавказе, будучи болен возвратным тифом. По выздоровлении стал работать с Соввластью…»

Записано с моих слов верно.

М. Булгаков».

А далее следовал своего рода «эпилог», написанный рукой самого допрашиваемого:

«На крестьянские темы я писать не могу потому, что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно, я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало, и вот по какой причине: я занят, я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги.

Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в Советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги.

Я всегда пишу по чистой совести и так, как вижу! Отрицательные явления жизни в Советской стране привлекают мое пристальное внимание, потому что в них я инстинктивно вижу большую пищу для себя (я – сатирик).

22 сентября 1926 г.

Михаил Булгаков»

Что еще надо доблестным чекистам?

Как говорится – я вас любил, чего же боле!.. Трудно понять, почему чекисты не предали гласности признание Булгакова о его сочувствии белым идеям? Стоило только процитировать его слова, что печататься он начал в белой прессе в 1919 году, что «с ужасом и недоумением» следил за наступлением красных и в своих ранних произведениях проявлял критическое и неприязненное отношение к советской власти, как судьба «Турбиных» была бы решена. Пожалуй, даже могущественный Станиславский не смог бы отстоять пьесу.

Однако товарищи с Лубянки в ответ на разрешение Главреперткома смолчали, будто кто-то потребовал не разглашать сказанного, и это грозное оружие против Булгакова не было использовано ни тогда, ни позднее.

Такую щепетильность можно объяснить только вмешательством Воланда или того, кто уже в те годы примерял его маску?

25 сентября запрет был отменен! Репертком, невзирая на позицию ОГПУ, официально разрешил постановку «Дней Турбиных».

* * *

«…Глубокая ночь.

Кремлевский кабинет Сталина.

Вождь за столом.

«…Только и слышишь, Булгапков, или как его – Булгаков!..

Кто такой этот Булгаков?!

Оппозиционеры бузят, в Германии подняла голову контрреволюция, в Китае убивают коммунистов, а в Москве только и разговоров о Булгакове и его «Турбиных». Вопрос до политбюро подняли – зачем ставить белогвардейский апофеоз, зачем потакать контрреволюционерам?..»

Открывает папку, в которой собраны материалы о Булгакове, берет фотографию находящегося в оперативной разработке человека – и на мгновение замирает.

Затем, словно не доверяя глазам, подносит снимок поближе.

– Цис рисхва![38]

С фотографии на него смотрит знакомый ему белогвардейский офицер, сумевший выбраться из Батума, ухитрившийся добраться до Москвы и даже пролезть в Главполитпросвет.

Затянувшаяся пауза.

«…Итак, его зовут Булгаков.

Ай, Булгаков – это фамилия, а зовут его Михаил. У нас бы его называли Михако.

Вот кто, оказывается, автор «Собачьего сердца», этого гнусного поклепа на социализм, к сожалению, верно отражающего сегодняшний политический момент.

Ай, Булгаков …могетхан!

Ай, молодец! В Америке его повесть «Роковые яйца» была подана в печати как реальная история, случившаяся в Советской России. Много у нас писателей, чьи домыслы можно принять за реальные события?

Выходит, «Белая гвардия» – это тоже Булгаков?..

М-да!..

Неплохой роман… Нужный роман… Особенно для грузчиков… Один из офицеришек сбежал в Германию, другой собрался на сцену – пусть поет, если голос есть. Пусть грузчики послушают. Третий додумался наконец, что, кроме большевиков, некому защитить Россию.

Разве так не бывает?»

Щелкнул пальцем по фотографии.

«…Разве Булгаков не прав? Луначарский тоже хорош. Мне одно говорит, в Наркомпросе другое, критикам третье…»

Вождь заглянул в одну из справок, вложенных в дело. Там приводились нелицеприятные высказывания наркома просвещения в адрес Булгакова, опубликованные в «Программе государственных академических театров» (№ 55) – «Ему нравятся сомнительные остроты, которыми обмениваются собутыльники, атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля…».

– Ишь ты, «собачья свадьба»!.. Какой знаток! А на политбюро с пеной у рта требовал осадить Пролеткульт и поддержать литературных попутчиков, в том числе и Булгакова! «Если мы встанем на точку зрения товарищей Вардина и Авербаха, если разгромим всех попутчиков, отлучим от литературы здоровые силы, пусть даже еще не до конца воспринявшие наши идеи, мы окажемся в положении кучки завоевателей в чужой стране».

Что ж, политбюро осадило. ЦК осадило. Кстати, с подачи самого Луначарского. С его же подачи разрешили «Дни Турбиных», а ему опять не так. Если послушать нашего барина, мы всеми творческими работниками поразбросаемся. С кем останемся?

С Киршонами?..»

Перелистывает дело.

«…по свидетельству одного из персонажей, в финале спектакля в город под звуки «Интернационала» вступают части Рабоче-крестьянской Красной армии.

Что еще надо?

Чего еще требовать от Булгакова?!

А может, как раз этого им не надо? Новогодних ёлок, разброда и шатания в стане врага, понимания, что только большевики могут отстроить Россию, только они смогут защитить дело Октября во всемирном масштабе. Если так, это политика. Выходит, Булгаков им политически не нужен.

Кто же им нужен?..»

Затягивается, наслаждается дымком.

«…Замятин им нужен. Пильняк им нужен. «Повесть непогашенной луны» им нужна[39], а «Дни Турбиных» не нужны.