Старший брат моего жениха - Лина Манило

— Молчишь? Ну, ладно. Твои проблемы, я все сказал.

— Рус, это мое дело, понимаешь? Я должен Таню вернуть, я без нее задыхаюсь.

Вот только этой романтической хуеты мне только и не хватало.

— Сегодня уже поздно, — вздыхаю и поворачиваюсь к двери, намереваясь уйти, — но завтра ты встретишься с Кирой и поставишь точку. Или я из тебя все мозги вышибу.

— Странная забота о едва знакомой девушке, — догоняет меня в дверях переполненный иронией голос брата. — Да, я использовал ее, я виноват очень, но тебе-то, что за печаль? Сам будто бы никогда по головам не шел ради своих целей?

Вот тут меня рвет на части.

— Ты в кого таким дерьмом уродился?

— Твоя школа, — усмехается и щупает свой несчастный нос. — Просто я не ради бизнеса людьми кручу. Но смысл один и тот же. Да я бы и так с Кирой порвал на днях, — пожимает плечами и склабится. — С ней скучно, она слишком правильная. И не дает ни хрена, девственница, блядь.

Девственница? Мать его…

— Урод, — выплевываю и так противно становится. — Никогда не думал, что ты сумеешь меня разочаровать, но у тебя вышло на двести процентов.

— Да ладно тебе, мы же братья, — вскакивает на ноги и делает шаг в мою сторону, но выставляю руки вперед. — Бабы — это одно, но мы есть друг у друга.

— Ты обманул меня, но похрен. Переживу, не маленький, чтобы обижаться. Но ты почти разорил магазин — магазин, который я тебе доверил. Как себе доверил и не лез особенно, не хотел шатать твою самостоятельность, подрывать самооценку.

— Я же сказал, что исправлю! — взвивается, а я взмахиваю рукой, останавливая поток оправданий. — Я ведь пообещал, Рус! Не руби с плеча, пожалуйста.

— Ты на подарки все спустил, да? Хотел Таню впечатлить? — Мне не нужно ждать ответа, я и так все понимаю. Да и на роже Егора все написано. — Выгнать тебя из дома я не могу — он такой же твой, как и мой. Но с работы уволить? Вполне. Образование у тебя хорошее, на помойке не окажешься. Спокойной ночи, Егор Артурович.

— Рус, нет! Не надо! — несется мне в спину и, кажется, впервые слышу в его голосе страх.

Пора начинать взрослую жизнь, братец. Большой и враждебный мир заждался тебя.

Кира

Просыпаюсь утром с дикой головной болью, будто бы всю ночь жестоко пьянствовала. Или того похуже. Каждая мышца болит, и я еще с полчаса после пробуждения пытаюсь собрать себя по кусочкам.

Не знаю, как буду чувствовать себя в старости, но вряд ли слишком хуже, чем сейчас.

— Я за чертежами к мальчишкам сбегаю, мне Коля из триста пятнадцатой с ними помочь обещал, — щебечет Наташа, крутится перед зеркалом, то так, то эдак пытаясь уложить свои локоны. Ей ничего не нравится, она напряженно сопит, стучит расческой то по своей узкой ладони, то по оголенному бедру.

— Иди, конечно, — хитро щурюсь, смеюсь, но в голове что-то щелкает и приходится закрыть глаза.

Боль невыносимая, она режет без ножа, впивается в виски, сковывает затылок. Все мои попытки встать этим утром закончились плачевно, потому уже не рыпаюсь.

— Слушай, солнце, бледная ты что-то, — хмурится Наташа и за считанные секунды оказывается рядом. Прыгает на мою кровать, где я валяюсь пыльным мешком, ерзает, смешная. — Хочешь, я с тобой останусь? Хочешь? Ну их, чертежи эти! Сюда принесет.

Наташа смотрит на меня с тревогой, но я отмахиваюсь от ее заботы.

— Это просто головная боль, ничего серьезного. Просто… устала немного вчера, сумасшедший был день.

Наташа смеется, хотя не знает, где именно я провела время ночью, куда уезжала с Русланом. Она пыталась выпытать, старалась разузнать подробности, да только я оказалась не готова к откровенности. Ну, не придумала, как вывалить на подругу подробности истории с Виолеттой, отце и вот этом вот всем.

И странном внимании Руслана ко мне… да, об этом я тоже промолчала, потому что вряд ли смогла бы найти нужные слова. Не потому, что косноязычная, а потому, что сама не понимаю, как именно к этому отношусь.

— У меня есть отличные таблетки! — хлопает себя по бокам, легкой птичкой слетает с кровати и, повернувшись ко мне спиной, копается в своей тумбочке.

Бурчит что-то под нос, сама с собой разговаривает, а я прикрываю глаза. Вот уйдет Наташа в триста пятнадцатую, посплю. Или погулять схожу, не знаю — не решила еще.

— Вот, держи! — всовывает мне в руки разноцветный шелестящий фольгой блистер и топчется рядом с кроватью, ждет, когда я таблетку приму.

— Наташа, иди, — улыбаюсь, но все-таки пью таблетку, а она горечью оседает на языке.

Все-таки выпроваживаю Наташу, она уносится по коридору, громко болтая то с тем, то с этим, а я закрываю глаза. Буду спать. А потом думать. Мне обязательно нужно решить, что делать с новой информацией. Говорить маме? Выполнить просьбу отца? Пообщаться с новоиспеченной сестрой?

От тяжелых мыслей голова беспокоит еще сильнее, но вскоре боль все-таки стихает. Медленно, капля за каплей, она вытекает из меня, как прогорклое масло. Даже дышать легче становится, и я поднимаюсь с кровати. Приглаживаю растрепанные волосы рукой, расчесываю пальцами, включаю музыку и, слегка пританцовывая, начинаю убирать в комнате.

Просто, чтобы хоть чем-то занять себя. Чтобы в нехитрых машинальных действиях найти внутренний баланс и привести мысли и чувства в порядок.

Когда все грязное белье собрано в большой корзине, от пыли на полках не осталось и следа, а из распахнутого окна в комнату тянет ароматами свежей выпечки из студенческой пекарни, улыбаюсь. Я так и не придумала, что делать дальше, но больше мне не хочется рубить сгоряча.

Какой бы злой ни была на отца, он предал не меня. Мое детство было хорошим, душевным и радостным. Я росла счастливой любимой девочкой — папиной дочкой, его персональным солнцем.

Да, папа виноват, он струсил, но вина его в бо?льшей степени ведь перед мамой, правильно? Перед ней, да. И перед той женщиной, которая родила ему еще одну дочь.

И Виолеттой… Мне сложно называть ее Кирой, потому упорно использую сценическое имя. Как ей жилось без отцовской любви? Где она выросла? Кто ее мать?

И самое важное: от хорошей ли жизни она стала тем кем стала или Виолетте просто нравится? Загадка. Но мне очень хочется ее разгадать.

Так, размышляя, подхватываю с пола корзину, прижимаю ее к боку, но уже у дверей меня останавливает телефонный звонок. Сердце в груди трепещет, и я лечу к телефону, забыв и о мрачных мыслях, и о грязном белье.

Имя Егора высвечивается на экране, а я почему-то краснею. Так соскучилась по нему, просто ужасно соскучилась.

— Мась, нам поговорить надо, — заявляет, сто?ит только принять звонок. Не здоровается, не интересуется моими делами и настроением, не дает вставить свои пять копеек. Будто бы торопится поскорее покончить с этим.