Повесть о чучеле, Тигровой Шапке и Малом Париже - Константин Дмитриенко

Все, что передавали друг другу обыватели губернского города, после очистки от разнообразной шелухи, сводилось к тому, что в Дальней Тайге «работает» несколько злодейских ватаг, совершающих свои набеги из одного центра, а это, вероятнее всего, Малый Париж, что на правом берегу в среднем течении Реки. Банда выбирала небольшой, удаленный от центров золотодобычи прииск и в тот момент, когда накапливалось достаточно поднятого старателями золота, окружала территорию, вырезала всех, кого заставала на прииске, предавала огню все, что могло гореть, и, собрав металл, уходила, для того чтобы через день или два ударить в другом месте. Спиртоносы-китайцы, добиравшиеся со своими флягами аж до Якутии, якобы были свидетелями нескольких налетов или появлялись на приисках тогда, когда огонь еще не угас. Именно спиртоносы и рассказывали о следах пыток на трупах старателей; о том, что главарь — молодой «черный» человек и его сопровождает большая белая собака с красными ушами; что бандиты одеты в темные балахоны с капюшонами на головах, так что различить лица с того расстояния, с которого видели их спиртоносы (а им, кстати, все европейцы на одно лицо), не представляется возможным. Еще говорили, что даже тогда, когда старатели успевали организовать сопротивление, ничего путного из этого не получалось, поскольку «их, однако, ни пуля, ни нож не боится». Кто-то назвал имя Родия Ликина, известного в районе жителя Малого Парижа, при котором действительно уже несколько лет жила необычная белая собака с рыжими ушами, что многими воспринималось как неоспоримое доказательство причастности Ликина к грабежам на приисках. Охотники на людей стали получать предложения выследить и убить Родия Ликина, и поначалу брались, а потом, когда выяснилось, что каждое сообщение о смерти Ликина в лучшем случае — ошибка, а грабежи не прекращаются, стали отказываться от такой работы. Да и у золотопромышленников, финансирующих старателей, поубавилось желания выбрасывать деньги на поиски неуловимого главаря банды. Слухи плодились и разрастались. В кабаках заключали пари на то, какой прииск ограбят, а какой «пронесет». Торговцы оружием получали богатые заказы на оснащение охраны. Старатели, уходя в тайгу, пытались даже словом не обмолвиться о том, на какой ключ, в какой район идут. Словом, все вернулось на круги своя.

И тут в губернском городе появился сам Родий Ликин. Вместе с собакой он вселился в номер гостиницы и не успел снять сапоги, как к нему уже входили полицейский следователь, товарищ прокурор и специальный уполномоченный Амурской горной компании. О чем разговаривали? Вероятно, о том, откуда, с какой целью и насколько прибыл в губернский город Родий Ликин. Из Харбина через Владивосток и Хабаровск. По частным делам. Неделю, две — не больше месяца. Куда направляется? В Малый Париж. А может быть, говорили и не об этом, может быть, разговаривали, попивая коньяк, о видах на торговлю мясом, текстилем, фарфором, о том, какие удовольствия и развлечения может предложить губернский город, но какой он все-таки в сравнении со столицами империи скучный и провинциальный…

Представители властей покинули номер Ликина через час с небольшим, а Родий спустился в ресторан, плотно пообедал и вышел из гостиницы в пятом часу пополудни. Ах да, собака. Вероятно, все это время она сидела в гостиничном номере. Впрочем, половой, заглянувший в апартаменты и осмотревший багаж Ликина, где среди белья нашел темное бронзовое зеркало, хороший нож и несколько книжек, собаки не видел. Он видел что-то другое, похожее на тень, медленно прошедшую через спальню в гостевую и окатившую вороватого полового волной холода. Половой об этом никому не рассказал. Через неделю он поседел, у него выпали зубы, и его закоченевшее, исклеванное воронами тело нашли на берегу Бурхановки за два дня до вспыхнувшего и погашенного казаками бунта.

А Родий Ликин вернулся в гостиницу за полночь, приведя к себе молодую женщину, наверное, дорогую проститутку. Гостиничный приказчик, получив ассигнацию, успел отвернуться. Впрочем, даже если бы и не отворачивался, узнать женщину под плотной вуалью вряд ли бы смог. Рано утром, еще по зябкой промозглой осенней темноте, женщина ушла черным ходом. Горничная, меняя постель, обнаружила закономерные следы и несколько длинных рыжих волос.

О том, что Родий Ликин живет в гостинице, не таясь и не скрываясь, обывателям стало известно в течение двух суток. Два прошедших года с вестями о грабежах в Дальней Тайге, неоднократные сообщения о смерти Ликина, описания собаки и разоренных приисков — все это завело настроения людей дикого, нецивилизованного края настолько далеко от точки возврата, что в воздухе физически ощущалась потребность найти «крайнего». И не было лучшей кандидатуры на эту роль, чем Родий Ликин, в виновности которого мало кто сомневался. Как же, вот она — собака, да и сам Родий — изнутри черный, и животина вся домашняя от него бежит, как от чумного. Так что, сами понимаете, это не мы такие, это нас что-то такими делает. Это не мы, закусывая водку борщом и пиво раками, жаждем крови и ищем себе жертву, это что-то, что разбросано по песчинке в каждом из нас, стоит нам собраться вместе, заставляет нас хвататься за ножи, и ноздри наши трепещут в предвкушении крови, и домашняя животина — коровы, свиньи, овцы, собаки, лошади, кошки — трясутся от дикого страха, чувствуя, как не мы, а что-то, что в каждом из нас, собирается в стаю — и вот. Сейчас, здесь, сейчас же, именно здесь! Все права и обязанности отступают, остаются только желания, да и те не мы, не мы, а то, что в нас, что больше нас…

Выстрел раздался через полторы недели после появления Ликина в губернском городе. Родий выходил из ювелирного магазинчика, что как раз напротив рынка. Пуля вошла в правое плечо и, пройдя сквозь мясо, вылетела с другой стороны, ткнулась в стенку и вместе с куском штукатурки упала на землю. От удара Родия развернуло и швырнуло назад в магазинчик. Он растянулся на пороге лицом вверх. Шляпа, слетев с головы, закатилась под прилавок, и не успел Ликин подняться, как со всех сторон к нему уже неслись горожане — крепкие мужики, здоровенные бабы, детишки, девки и отроки. Никто не понял, что произошло дальше. Двое из тех, что были ближе всего ко все еще лежавшему Ликину, продолжали перебирать ногами, а их шеи уже были перерезаны-разодраны то ли клыками, то ли чем-то вроде крестьянского серпа. Владелец магазинчика, у которого Ликин только что купил какую-то безделицу, оттащил поднявшегося на ноги Родия к черному ходу во двор, а толпа, как на стену наткнувшись, остановилась перед двумя трупами и растекающейся медленной, тяжелой и парящей лужей. И кто-то закричал…

Этот крик умножился, разросся, захватил рынок и, подобно пожару в предместье, перекинулся дальше, превращаясь в утробный, ничего не говорящий рык. Потом крик вместе с толпой отхлынул от дверей лавки и, как будто выбирая новое направление, некоторое время покружил по улицам и переулкам, втягивая в себя все новые голоса, увеличиваясь и уплотняясь, а потом как-то сразу в одну секунду понесся по губернскому городу в сторону парадного подъезда гостиницы. Толпа смяла швейцара, а может быть, швейцар, только что впустивший раненого постояльца, потерявшего шляпу, сам присоединился к толпе и одним из первых бросился по лестнице вверх. Рык ощетинился револьверами, охотничьими ружьями, ножами, веревками и, не разбирая, выносил в гостинице все двери подряд. В это же время в магазинные витрины полетели камни, кто-то истошно вопил, кого-то затаскивали в подворотню, чьи-то руки разрывали ткань чьего-то платья, из окна третьего этажа вылетело пианино и, взорвавшись бессмысленным аккордом, рассыпалось клавишами, щепками, струнами по земле. Уже пахло огнем, а над городом потянулся дымок первого пожара. Кто-то кричал: «Бей жидов!» — эхом ему отвечали: «Убей китайца!» А в номере не было ни Ликина, ни его вещей, ни его собаки.