Аргонавт - Андрей Иванов

Он наслаждался мнимой жизнью своих призраков, которые месяц от месяца обрастали плотью и ложными свидетельствами материального существования; он умел придумывать названия фирмам, которые якобы когда-то функционировали, магазинчикам, ресторанам: Lovely Cookies, Gastronomic Delights, Crags and Goggles, – в них они и работали; он украшал мнимую жизнь своих представителей поездками, которые сам мечтал совершить, придумывал им хобби, любимых актеров и музыкантов, делал их влюбленными в природу и животных или фанатично увлекающимися кулинарными изысками, некоторые его двойники сильно выпивали, другие это осуждали и советовали им бросить, они слушали совершенно разную музыку, ссорились из-за этого, спорили о книгах авторов, которых Боголепов ни во что не ставил (но ради правдоподобия вымысла в его маленьком виртуальном театре говорили о том, о чем говорят люди: о Дэне Брауне, Роберте Гэлбрайте, Б. И. Эллисе, Паланике, Иэне Макьюэне и пр.). Безусловно, это было больше, чем какие-то виртуалы, аватары, куклы, – он создавал личностей, которые были вполне самостоятельны и целостны. Это искусство, грезил Боголепов, возможно, я создал новый вид искусства – наиболее эксклюзивное из всех возможных, игра, в которую играет кукловод, тайно вовлекая людей в свой призрачный мир, как в паутину. Он придумывал своим фантомам жизнь, которая по полноте и достоверности ничуть не отличалась от жизней людей, но была ярче, интересней (я бы хотел, чтоб таких людей было больше; может быть, те, кто соприкоснется с моими гомункулами, захотят походить на них, и, как знать, с течением времени мир изменится в лучшую сторону?). Он жил их выдуманными страстями, разделял разочарования и восторги, поддерживая в своих креатурах горение огонька, которого, как ему казалось, так не хватало людям (он думал, что делает мир теплей). Порой увлекался настолько, что позволял себе в статусе одного из аккаунтов посетовать на жизнь, разругаться на весь мир, сказать то, что сам считал важным высказать, а после, будто бы устыдившись, отписывался, просил прощения, «признавался», что выпил и потерял контроль; находились те, кто выражал эмпатию, пытался ободрить; он читал их сочувственные записи и хихикал. Так Боголепов боролся с одиночеством (одиночество – это дрожащий на ветру провод и столбы, столбы вдоль заснеженной дороги, ничего, кроме дороги и снега, бескрайняя зима).

Ах, как жаль, что мои создания – не живые люди! Если б я мог сесть на самолет и полететь к моей японке в Киото… Невозможно. Жаль. А вот были бы мои знакомые хотя бы чуточку похожи на них… Никак. Потому что всех забодала рутина, всех нас сожрала новостная гидра… Наверное, мои виртуальные креатуры слишком идеальны. Нельзя так. Я бы мог запросто написать роман: замуровать всех вместе в каком-нибудь отеле посреди зомби-апокалипсиса или новой чумы и просто-напросто рассказывать о них, дать им перед смертью высказаться, а потом умереть – трупы будут долго разлагаться… а я буду продолжать писать… глядя на червей, на муравьев, на пауков, глядя на то, как тускло светит солнце, едва пробиваясь сквозь вековечной паутиной затянутые окна… глядя на кости… это гораздо интересней, чем то, что сделал в «Выигрышах» Кортасар… Тут двух мнений быть не может!

Сложная паутина была необходима затем, чтобы незаметно подкрасться к Аэлите. Отчего-то Павел доверил это «женщине». Paulina Dolgopeloff – ловкая вязальщица спортивных шапочек и шарфов, сочинительница песенок, любительница белого французского вина, голландских тюльпанов, велосипедных прогулок, а также всяких зверушек – из всех им созданных творений казалась Павлу наиболее живой или, если быть точней, человекоподобной. Ее-то он и пустил вперед. Сначала Паулина зафрендила нескольких друзей Аэлиты, поставила like под ее фотографией (обыкновенный скворец на подоконнике), которую снисходительно похвалил их общий френд, самодовольный француз с усиками, пару раз бесцеремонно вторглась в комментарии, чтобы блеснуть остротой, и затаилась. Боголепов не торопился, ждал, когда представится возможность по логике фейсбучного перекрестка вступить в коммуникацию с Аэлитой; однажды француз оставил под безобидным постом Аэлиты вызывающе нравоучительный комментарий, Аэлита, естественно, взбрыкнула, влез еще какой-то сексист с эйджистским советом «девочке надо сперва повзрослеть», тут было грех не воспользоваться ситуацией: подскочила Паулина, встала на дыбы, защитила девочку… и Аэлита ее тут же зафрендила! Боголепов чуть не потерял сознание от счастья, когда увидел ее friend request. Он резко встал, и стул, упав, провалился в гулкое небытие. Некоторое время он смотрел в бесполезное зеркало, как в окно – не видя отражения, едва отдавая себе отчет в том, что в одной руке крутит батарейку, которую незаметно для себя вынул из беспроводной мыши, а другой пытается нащупать в столике выемку, чтобы туда эту батарейку вставить.

В течение следующих пяти месяцев он подружился с нею шесть раз; преодолевая робость и не позволяя аффекту возобладать над рассудком, упражнял дисциплину сталкинга; для каждого своего представителя он прорабатывал тактику тщательно и осторожно, словно проводил пешку в ферзи; после очередной удачи выжидал не меньше двух недель, а затем подкрадывался к кому-нибудь из стана ее друзей, заходил с разных сторон и вновь – выжидал… Дальше – проще: общих друзей становилось больше, Аэлита, не задумываясь, откликалась на его request, но Павлу хотелось, чтобы она, как в первый раз, сама прислала приглашение дружить, – это требовало времени, он не торопился: «Я могу ждать годами», – подумал и испугался.

Когда все семь призраков оказались в ее многотысячной армии френдов, они стали самыми активными ее обожателями: отзывчиво лайкали каждый ее пост, оставляли благожелательные комментарии, отбивали грубиянов и троллей, всегда были рядом, как ангелы-хранители; у каждого его представителя было хотя бы одно с Аэлитой общее увлечение – это позволяло вступать в общение чаще, отчего возникала иллюзия, будто он с ней на самом деле дружит, встречается, говорит.

После того как она бросила школу и устроилась работать в спортивный центр, Боголепов сильно переживал – боялся, что там заведется какой-нибудь гнусавый качок или обаятельный теннисист. (Было бы лучше, если бы она проводила больше времени в сети, считал он.) Решил наведаться. Хотя что это изменит? И все же. Быть рядом и эманировать любовь. Долго не решался: предлог, нужен предлог. Не пойду же в спортзал – нонсенс! В бассейн? Ни за что. Сдохну от идиосинкразии. На массаж? Нет. Ненавижу. Просто зайду. Зашел. Парикмахерская! Отлично. Кафе! Прекрасно. Он записался к парикмахеру – молодой человек. Кажется, гей. Тем лучше. Сделав вид, будто выбирает – пирожки или диетическое печенье, наблюдал за ней, украдкой бросал взгляды: она стояла за стойкой и разговаривала с какой-то клушей; клуша хотела себе какой-то «пакет услуг», хотела знать клуша, что за услуги в него входят и можно ли добавить массажиста; Аэлита с язвительной ухмылочкой терпеливо объяснила: к массажисту надо записываться отдельно – и сдула прядку с лица. Взял кофе. Еле донес. Сел так, чтобы видеть. И телевизор, и – смысл жизни. Вот так. Теперь буду тут пить кофе. Стричься. По записи. Приходить раньше. Делать вид, что смотрю ТВ. Надо просечь ее график и пить тут кофе. На экране «Евроспорт». Отлично. Одним глазом в «Евроспорте», другим – на Марсе.

Он собрал богатую коллекцию ее образов: раздраженная, усталая, обиженная, злая, лукавая, задумчивая… в ярко-оранжевой спортивной футболке с надписью Fitnessie… в разноцветных кроссовках на высокой платформе… с вплетенной в каштановые волосы серебряной ленточкой… в больших, как глаза стрекозы, черных очках Givenchy (дешевая подделка на ее чистом точеном лице становилась бесценной)… Прежде встречал не так часто, хорошо, если раз в несколько месяцев, и то на каких-то несколько ударов сердца – заметив девочку в коридоре, торопился скрыться, бросив напоследок вороватый взгляд. Каждый эпизод он тщательно описывал в дневнике: Она была в наушниках со смартфоном, стояла, опираясь на полусогнутую ногу, ах, боже, какое бессилие! Как описать эту невероятную позу? Она опиралась левой стопой о стену и слегка наваливалась правым плечом. Нет. Какая корявость! Язык бессилен. Язык не слушается. Как деревянный в сравнении с ее гибкостью (в том-то и дело, что в ее гибкости есть излом угловатого тела!). Она мягко покачивалась на одной ноге, упершись другой в стену, слегка облокачиваясь о нее плечом. Нет. Еще раз! Стоя на правой ноге, левую она вывернула так, что подошвой уперлась в свое правое колено (начинаю понимать природу баланса этой изломленной грации), ее левое колено было вывернуто, предупредительно, как оружие, как шип или рог, так она слегка пританцовывала, едва заметно поводя плечами и кивая головой (в такт ритму, который был слышен только ей одной), левой лопаткой слегка навалившись на стену, в коридоре было темно, свет поступал из кабинета, в котором собиралась ее мать, свет окрашивал стену легким маслянисто-лазурным венецианским приглушенным горением (как от горелки на уроке химии). Аэлита (только теперь она обретает и плоть, и имя!) легонько приседала на опорной ноге, не обращая на меня внимания, что-то читала в смартфоне. В коридоре никого, кроме меня (и моих опасений, что сейчас выйдет ее деловитая мать и мгновение будет разбито), не было. Божественно отвлеченная от суеты, девочка была целиком погружена в иной мир, до хрустальности прозрачный и хрупкий (благодаря чему я мог ее созерцать дольше обычного). Или: Она шла по коридору вслед за матерью, слегка загребая левой ногой (отрываясь от пола, левая стопа заворачивается немного внутрь, после чего шаг становится движением изнутри наружу – ось этого движения проходит сквозь большой палец вверх, минуя голень, до колена), словно пиная внешней стороной стопы невидимый мячик, который отлетает и возвращается к ней, как на резиночке. Он хранил эти явления, как фотографии, бережно перебирая их в памяти каждый день, проигрывал как видеоролики (короткие, не дольше десяти секунд, того меньше – боялся, отводил взгляд или закрывал глаза, будто захлопывая воображаемую коробку, надежно запирая ее на гулкий засов в подполе – достаточно, в воображении мгновенье может обратиться в вечность).