Война и причиндалы дона Эммануэля - Луи де Берньер

Покончив с ними, батраки постояли, с некоторым страхом глядя на дело рук своих, а потом вернулись к усадьбе. Там они услышали, как неблагоразумно скулит поверженный Перальта Карильо. Промолчи он, у него оставался бы шанс скрыться, а так его потащили через лужайку к деревьям, и он то пронзительно угрожал, то молил о пощаде.

Крестьяне сбросили повешенного наемника и вместо него вздернули Перальту. Обреченный жирный владелец поместья судорожно дергался на веревке, суча ногами; лицо посинело, на губах выступила пена, глаза выкатились, вывалился язык. Он ловил веревку над головой, пытаясь ослабить ее удушающую хватку, но тут старик-крестьянин сноровисто полоснул мачете по его выпирающему брюху, и разбухшие кишки выпали подрагивающей кучей. Чувствуя, как дрожат руки и слабеют колени, крестьяне смотрели на бывшего хозяина, умиравшего, точно вол на крюке мясника.

Они вошли в дом и вынесли из него все, что было, свалив вещи на лужайке для тех, кто предъявит на них права. Одну за другой крестьяне опустошали роскошно обставленные комнаты, разбивая вдребезги все, что казалось им бесполезным. Затем подожгли дом и, стоя поодаль, смотрели, как взметаются языки пламени, лижут небо и стреляют искрами. Они простояли до вечера, пока не обвалилась крыша, и ничего не осталось, кроме обугленных балок и обгоревших бетонных стен. Павлинов отпустили жить на воле, как сумеют, и в молчании разошлись по домам, оставив трупы на угощенье мухам и стервятникам. На следующий день пришли жители близлежащей деревни – поругаться из-за выброшенного добра и плюнуть на тела обоих Карильо.

К несчастью, те двое полицейских прекрасно знали Томаса и Гонзаго – год назад Томас для одного из них объезжал кобылу. Назавтра проходивший мимо крестьянин полицейских развязал, они направились прямиком к лачуге Аревало и увидели, что она сожжена дотла, а сам Педро висит на дереве. Полицейские решили подождать Томаса с Гонзаго, а пока вынули из петли тело и положили на землю, чтобы не стало добычей стервятников и муравьев.

Братья спустились по проселку, увидели полицейских и замерли.

– Привет, – осторожно проговорил Гонзаго.

– Здорово, – ответил старший, по имени Фульгенсио Вичада. – Что, винтовки пришли вернуть?

Томас ткнул пальцем в сторону тела брата и сожженной хибары.

– Теперь поняли, зачем нам оружие и почему надо было его дать? Ты смотри, смотри!

Фульгенсио вздохнул.

– Мне очень жаль, что так вышло. – Он сдвинул фуражку и почесал голову. – Слушайте, я должен вас арестовать за убийство сержанта, захват оружия и за то, что насильно связали нас.

– Мы еще прикончили Карильо и их мартышек, – перебил Гонзаго. – Так что арестовывай и за это.

– Обоих Карильо? И всех остальных? – переспросил Фульгенсио. – Вы вдвоем?

– Да, – ответил Томас. – Только мы вдвоем.

– Разумеется, мне придется арестовать вас и за это, если расследование подтвердит, что вы виновны. – Фульгенсио улыбнулся и пожал братьям руки. – Прощай, Томасито, будь здоров, Гонзаго, и удачи вам, понятно? Расследование займет дня три, так что сматывайтесь поскорее, ладно?

– Спасибо, Фульгенсио, – лицо Гонзаго расползлось в сияющей ухмылке. – А винтовки ты небось заберешь?

– Пусть у вас остаются, – отмахнулся Фульгенсио. – Говорю же, расследование займет три дня, а у нас этого добра навалом.

Они вчетвером похоронили Педро рядом с Розалитой, а затем полицейские подбросили братьев на джипе до шоссе, пролегавшего в пятидесяти километрах от деревни. Там они обнялись на прощанье, и братья на попутных грузовиках добрались до еще независимой Республики 26-го Сентября, где влились в подразделение «Народного авангарда» под командованием Ремедиос и продолжили борьбу, начатую дома. Как и все партизаны из крестьян, они стали партизанами по личным причинам.

А селяне «Усадьбы Карильо» поделили огромное имение – точнее, возделывали свои полоски, а имение считали общей землей и напустили рыбы в бассейн. Через некоторое время военизированная полиция прибыла в имение изгнать крестьян, но тем было все равно; главное, больше не приходилось отдавать часть урожая, и они, не зная ничего о рыночных законах, стали жить значительно богаче, меньше вкалывая. Все созревало невовремя и в неправильных количествах, но они торговали друг с другом и были довольны жизнью.

Из опасения разделить судьбу Карильо никто их владений не покупал, и полиция, в конце концов, убралась восвояси, предоставив кустарникам и деревьям отвоевывать общественную землю – единственное место в стране, где водилось семейство диких павлинов.

Ужасно разболелся зуб, и Аурелио помолился ангелам, воткнув в землю нож: тогда к закату все пройдет.

Как большинство индейцев, Аурелио был невысок ростом, но крепко сбит. Плоское лицо украшала жиденькая бороденка, одевался он, как его предки, и носил особую «трензу» – длинную косичку, с которой аймара походили на перемещенных китайцев. Флягу из сушеной тыквы он набивал смесью толченых листьев коки и улиточьих раковин, посасывал через пестик с дырочкой, торчавший за щекой, будто леденец на палочке, и почти всегда был радостен и энергичен.

Аурелио стал удивительным собаководом; он случайно узнал, что некогда у мексиканских индейцев майя были собаки, которые не лаяли, и решил посвятить себя выведению этой породы. Известно, что язык аймара – самый логичный на свете, его синтаксис и грамматика способны осчастливить бездушнейший компьютер. Но логике языка не удалось превратить Аурелио в расчетливого человека. Возможно, он хотел вывести нелающих собак из чувства солидарности с давно исчезнувшей цивилизацией, а может, просто понимал, что всем требуется мания, придающая жизни цель и смысл, и одно увлечение ничуть не хуже другого.

Все знакомые Аурелио знали, что он, хоть и не богач, заплатит хорошие деньги за спокойную собаку, и некоторые бессовестные люди нарочно приучали своих собак не лаять, чтобы потом продать ему на развод. Поняв, что его обманывают, Аурелио усомнился, что человечество вообще заслуживает доверия. Он даже своей жене говорил:

– Собакам я доверяю больше, чем тебе, хоть и люблю тебя сильнее.

Его жена Кармен была невысокая негритянка с тугими рыжими кудряшками – знак, что среди ее предков случались браки с белыми. Она хохотала непринужденно и сипло и курила огромные «пуро», стиснув зубами обслюнявленный кончик. Она была счастлива, живя с Аурелио и его собаками на поляне в джунглях, собирая орехи под громадными каштанами, надрезая каучуковые деревья, чтоб стекал сок, и на истощенной земле помаленьку выращивая кукурузу. Как ни старались, детей у них не было, и они взяли к себе диковатую девочку, которую Аурелио, поехав однажды в Вальядолид за собаками, нашел на пороге какого-то дома, где она лежала, свернувшись калачиком.

Вначале девочка вообще не говорила, и супруги забеспокоились – вдруг немая.

– Все в этом мире шиворот-навыворот, – сказал Аурелио. – Собаки мои подают голос, а ребенок молчит.