Танки генерала Брусилова - Анатолий Матвиенко

– На словах гладко выходит. Посмотрим.

Врангель придержал лошадь и поравнялся с проводниками. Впереди на неказистой кобыле, явно из ремонтных, гарцевал очень мелкий кореец, менее пяти футов. Немолодое четвероногое несло его с легкостью – вес с поклажей не больше трех пудов.

– Кто таков?

– Ли Пху, господин! – Малыш умудрился изобразить поясной поклон, не покидая седла.

– Откуда?

– Из Маньчжурии, господин! Из-под Гириня. Крестьянин я.

– Отчего с нами вызывался?

– Так лошадь обещали! – Он погладил ее по шее.

Если не падет в дороге, сказал про себя ротмистр и спросил второго переводчика.

У того история оказалась намного запутаннее. Уехал из Кореи еще до китайско-японской войны, не доучился из-за нее в Шанхае. Заявил, что из-за японцев погибла семья.

Павлов, до которого доносился диалог, повернул голову, показывая – я же говорил. Действительно, среди корейцев должно быть много патриотов. А сколько изменников?

Трудно об этом судить, не общаясь с людьми и не слезая с коня. Зато подтверждение другой истине – в восточных людях иерархия впитана с молоком матери – Врангель увидел воочию. По дороге к Кусону попадались отдельные путники, крестьяне, даже один экипаж с неким чиновным господином. Но два европейца в сопровождении двух корейских слуг и небольшой армии в качестве свиты вызывали неподдельный трепет.

Встречные кланялись в пояс. Никто, даже пара людей с винтовками – то ли войсковой дозор, то ли полиция – не осмелились заговорить. В Корее есть поговорка: «Не умничай перед сонбэ!» Ехавшие с надменным видом Врангель и Павлов представлялись начальниками изрядного калибра, перед такими умничать себе дороже.

– Тот же Китай, – заключил ротмистр, завидев убогие бедняцкие хижины. – Подозреваю, везде на Дальнем Востоке народ живет так, что наш самый худой тамбовский крестьянин здесь был бы почитаем за богача.

– Не скажите, Петр Николаевич. Так может думать лишь человек, совсем Корею не знающий. Особая страна, древняя культура. Конечно, китайцы на них сильно влияли, как, впрочем, и на Японию. Две трети слов местного языка имеют китайские корни. Иероглифы – тоже китайские. Каких-то лет десять назад здесь обратились к национальной письменности – хангыль. Пишут вперемешку местными и китайскими значками.

– Мне едино. Китайских слов заучил сотню какую, – Врангель двинул мышцей спины, на котором остался след от китайского штыка и языкового непонимания.

– Увы, не поможет. Фонетика разная. А за китайца вы, простите, никак не сойдете.

Ротмистр объявил привал, заметив колодец. Дипломат продолжал рассказ о стране.

– Они крайне обидчивы, если путать корейца с китайцем. А самураем обозвать – страшное оскорбление. Хотя в целом дружелюбны, вежливы. По-азиатски хитры. Работать умеют круглый год от темна до темна, а не так, как русские мужики – рывок на посевную да уборочную, потом на печи и в кабаке.

– Что ж бедны, как церковные крысы?

Переводчики слушали безучастно. Да и кто дал бы им право вмешиваться в речь высокородных господ? По сравнению с Востоком отношения русского барина и холопа – сплошное панибратство.

– Во-первых, их грабили все кому не лень. Не Европа, где малые государства выживают. Тут каждый, кто сильней, тотчас идет или плывет разорять соседа. Во-вторых, крестьян прижимает местная знать – янбаны. У них крепостное право до конца отменили лишь в девяностых, представляете? Вот и батрачили на помещика.

– Ли, у тебя земля собственная?

– Да, господин-сси.

– А если тебе столько же земли в Корее дадут – вернешься?

Мелкий земледелец съежился еще больше. Его что, выгоняют?

– Нет, господин-сси. Под русскими порядок. Дома плохо. Кто хочет прийти, все у Ли отобрать.

– Слышите, ваше высокородие? – засмеялся Врангель. – У нас порядок!

В декабре темнеет рано. В уездный город отряд втянулся при свете звезд.

Ее звали Син. Она была певичкой – кисэн, выступавшей в чайной, которые здесь называются «табан».

Барон сидел на низком диванчике, не сводя с девушки глаз. Он кое-как справился с пожаром во рту от невероятного количества красного перца, отложил ложку для риса и латунные палочки для рыбы и овощей, а теперь потягивал странный чай. На самом деле местная разновидность самого распространенного в мире напитка, по-корейски «чха», с привычным чаем не имела ничего общего. Скорее какой-то растительный отвар. Павлов посоветовал женьшеневый – инсамчха.

В Корее Врангель не мог отделаться от неприятного чувства нереальности окружающего, точнее сказать – неправильности. Приличный отряд вражеской армии мало того, что открыто пересек границу и углубился на добрые полсотни верст, так и совершенно беспечно расквартировался на трех больших подворьях. Затем дипломат пригласил господ офицеров откушать национальных блюд. И вот они сидели, словно нарочно забыв правила конспирации, глотали огнедышащую капусту, с трудом сдерживая позывы крайне раздраженной слизистой: в Стране утренней свежести не то что, упаси бог, высморкаться за столом, но и просто вытереть нос, измученный перцовым выхлопом, считается неприлично.

Когда Син запела, барону вдруг упала в голову безумная мысль – он не зря пробрался в эту страну, даже если авантюра с императором провалится. Незнакомые слова на непонятном языке оказались такими нежданными и прекрасными, что крепостная охрана его души пала мгновенно, просто не готовая к подобному приступу. Барон никогда бы не смог объяснить, что пробило его насквозь, как японский снаряд танковую корму. Однако он ощутил, что пылает не меньше, чем разлитый соляр в простреленном корпусе.

Ротмистр устыдился своих грубоватых сравнений. Китайская война и служба в Маньчжурии огрубили. А в Питере он умел понимать и ценить изящество. Надо же, в незатейливой забегаловке на краю земли такое утонченное совершенство.

Грустная до безысходности песня Син плыла над клубами табачного дыма, как легчайший платок над морским побережьем, подхваченный утренним ветерком. Поручик Завалишин, из простых, не меньше командира заинтригованный, шепнул:

– Сколько ей глазами мигаю, а она в вашу сторону смотрит. Не теряйтесь, ваше благородие.

Это заметил и Павлов, подозвав кисэн после песни. Девушка присела и защебетала.

– Она спрашивает, хорошо ли вы ели рис. Просит разрешения закурить, – перевел статский советник на английский.

В табане курили решительно все. Один молодой аристократ или чиновник – Врангель не научился их отличать – смолил папиросы. Остальные, включая немногочисленных прислуживающих женщин, не расставались с длинными трубками. Судя по вони, они потребляли очень недорогой табак.

Певичка курила, как и пела, – грациозно. Выведи барона во двор за сдвижную дверь и попроси описать ее, он не смог бы выдавить и пары фраз, кроме банальностей: глаза, как миндаль, волосы, что вороново крыло. Маленькая, не выше Ли Пху, она носила крайне легкомысленную по питерским меркам кофточку, открывающую грудь почти до розовых бусинок. Судя по наряду жены табанщика, чьи прелести давно пора скрыть, в здешних краях такая смелая мода.