Мертвая голова - Амелия Грэмм

Глэдис любила полумрак, поэтому на стенах висели гирлянды, заливавшие маленькую кухоньку желтым светом. Справа от входа располагался угловой диван, перед которым стоял деревянный стол, сохранивший едва уловимый запах лака, слева тянулся ряд стареньких, но все еще приличного вида шкафчиков. Плита, пережившая не один мини-пожар, притаилась в дальнем углу, рядом находилась мойка с подтекающим краном (звук падающих капель совсем не действовал на нервы, а, наоборот, успокаивал), следом, грозно тарахтя и щелкая, возвышался белый холодильник, сплошь облепленный магнитами.

Стены, обклеенные обоями с мелкими розочками, были увешаны всякими безделушками (Глэдис страсть как любила барахолки, считая, что только старые вещи могут создать настоящий уют, ведь у них уже есть «опыт»). Часы с кукушкой, расписные ложки, прихватки, картины с фруктовыми вазами, глиняные фигурки животных – все это стоило сущие копейки, но Глэдис дорожила этими вещами так, будто отдала за них целое состояние.

Ноги больше не держали Флинна, поэтому он сел на мягкий диван и положил голову на стол, почувствовав, как щеку приятно холодит гладкая лакированная поверхность.

– Не думал, что мой первый день в мире живых будет настолько изнуряющим, – тяжело вздохнул он.

– Поверь мне, будут дни и похуже этого, – грустно улыбнувшись, сказала Хольда и присела рядом. – А ты давно знаком с Глэдис?

– Ну, несколько лет… Она мне помогла в трудное время, – ответил Флинн, и настроение у него резко ухудшилось: не самые приятные воспоминания прокрались в его голову.

– Можешь не рассказывать, если не хочешь.

– Нет, все нормально. – Флинн поднял голову, и к щеке тут же прилила кровь: по ней точно пробежал электрический разряд. – Когда мне исполнилось одиннадцать, погиб мой отец. Отношения с матерью с тех пор испортились: я винил ее в том, что случилось. Перед его гибелью они поссорились, и мать пожелала ему провалиться. Отец был строителем и на следующий день упал с огромной высоты и разбился насмерть. Тогда я подумал, что Смерть услышала ее слова и забрала папу. Глупо, да? – хмыкнул он. – Но тогда я этого не осознавал. Понял это лишь после того, как попал в мир мертвых.

Флинн ненадолго умолк: он внезапно ощутил невидимые руки на своем горле, которые начали душить его. Тряхнув головой, он скинул с себя наваждение и продолжил:

– После его смерти мать начала уходить в запои, я долго терпел это, но однажды не выдержал и сбежал из дома. Некоторое время я жил среди бродяг, но там был настоящий ад на земле. – Он закрыл глаза и отчетливо ощутил смрад немытых тел и заживо гниющей плоти. Хоть и прошло столько лет, но он не забыл эту вонь. Вонь нищеты и безысходности. – Но вскоре я сбежал и оттуда. Возвращаться домой я не хотел, скитался по подворотням, питался тем, что находил в мусорных баках возле ресторанов. Но, ты знаешь, конкуренция там огромнейшая. Как-то раз одна чокнутая бездомная старуха огрела меня клюкой по голове и отняла найденный пончик. Шишка на затылке до сих пор не прошла. – Он притронулся к своей голове – да, шишка была на месте. Властелин Смерти и эту деталь не упустил.

– Боевая травма, – с серьезным видом кивнула Хольда.

– Да, что-то вроде того, – засмеялся Флинн. – И тогда Глэдис нашла меня – голодного, замерзшего и очень несчастного мальчишку. Она без лишних вопросов пригласила меня к себе. Накормила, напоила, разрешила принять душ, выдала чистую – хоть и на несколько размеров больше – одежду и уложила спать в теплую постель. Только на третий день, когда я наконец-то пришел в себя после жизни на улице, она спросила, почему я сбежал из дома. Сначала я упрямо молчал, потом пытался соврать, что меня выгнали, но она быстро раскусила мою ложь. Глэдис очень проницательная, хоть по ней и не скажешь. – Он замолчал и улыбнулся светлым воспоминаниям.

– Видимо, она действительно хорошая женщина. А что было дальше?

– Дальше она по ниточке вытянула из меня правду, а потом сказала, что мне пора повзрослеть и перестать страдать фигней. Короче, заставила вернуться домой.

– Глэдис, судя по всему, не только хорошая, но и умная. – Едва заметная улыбка коснулась губ Хольды. – Хотя и беспечная. Не стоит ей так поздно бродить по улицам Инферсити, когда столько одержимых на свободе.

– Ну… – замялся Флинн, – у нее нет выбора.

– Почему? – Хольда с непониманием посмотрела на него.

– Она… работает по ночам.

– Кем?

– Проституткой, – ответила Глэдис вместо Флинна.

Она стояла в проеме, опершись о дверной косяк. Яркий макияж исчез с ее лица, а вместо розового парика на ее голове теперь был черный (с мелкими кудряшками). Полноватую фигуру Глэдис скрывал атласный халат с бледно-лиловыми журавлями.

– Ночной бабочкой, уличной девкой, жрицей любви – у моей профессии миллион названий, но суть одна. Хотя почему некоторые называют нас жрицами любви – хрен их знает! – хохотнула она. – Где они любовь увидели в том, чем я занимаюсь? Романтики недоделанные.

– Извините, я не хотела вас смущать, – сказала Хольда и потупила взгляд.

– Творец с тобой, Холли! – беззаботно воскликнула Глэдис. – Мне нечего стыдиться: зла я никому не делаю.

– А вы не думали сменить профессию?

– Зачем? Чтобы люди перестали осуждать меня? Так они все равно найдут повод! Не этот, так другой. Я не собираюсь плясать под чужую дудку, у меня своя голова на плечах есть – еще не потеряла ее.

– А как же твоя дочка, Глэдис? Она вроде как тоже не в восторге от того, чем ты занимаешься, – напомнил Флинн.

– Да, совсем не в восторге! Но дочка – это другое дело. Пусть она со мной и не разговаривает, но я все равно ее очень люблю. Дети не всегда понимают, на какие жертвы мы, родители, идем ради них. Да, Флинни? – Глэдис пристально посмотрела на него, и ему стало неловко. – Но мы часто прощаем их, а вот они нас, увы, редко. Так, все, хватит о грустном, давайте о веселом! У меня все же день рождения!

– И сколько тебе исполнилось? – спросил Флинн.

– Тридцать девять, – беззаботно ответила Глэдис.

– Но, когда мы только познакомились, тебе было столько же.

– Флинни, ну что я могу поделать? Я застряла в этом прекрасном возрасте!

Глэдис, покачивая бедрами, подошла к холодильнику, издающему предсмертные хрипы, и достала из него вишневый пирог, покрытый белоснежной шапочкой взбитых сливок. По пути она распахнула один из шкафчиков и свободной рукой ловко выудила из него три тарелки, три вилки и нож.

– Так, кто что пить будет? – положив всю добычу на стол, спросила Глэдис. – Есть виски, вермут, джин.

– Нет, спасибо, нам ничего не надо, – вежливо отказалась Хольда. – Мы с Флинном будем пить свое.

– А, ну да, ну да, – понимающе закивала Глэдис. – Я и забыла, что без вашего волшебного пойла вы развалитесь на части. Моя кухня много чего повидала, не буду скрывать, но такого кошмара точно не выдержит – стены рухнут, – сказала она, и ее грудь задрожала от смеха.