Варьельский узник - Мирей Марк

Через какое-то время боль все же утихла. Узник выпрямился, его дыхание понемногу начало выравниваться.

— Сегодня я больше никого не жду. Хотите пить? — обернулся к нему Эммануэль.

— Со связанными руками это будет несколько затруднительно, если только вы не сыграете роль виночерпия,— Олег попытался улыбнуться, но получилось у него плохо, только слегка дрогнули уголки губ.

— Думаю, я смогу что-нибудь придумать,— ответил Эммануэль и налил в стоявшую на столе кружку воды. Затем кивнул узнику и развязал ему руки.

— Как вы решились на это? — удивился юноша, поморщился, растирая затекшие кисти, и залпом осушил кружку.

Припадок утих, узник оживился и снова захотел пить. С недавних пор жажда у него была постоянной. Де Лувару пришло в голову, что в клетке Проклятый страдал несравнимо сильнее остальных приговоренных.

— Вы иногда напоминаете мне губку. Вы всегда пили столько воды?

— Не знаю. У меня ведь нет прошлого, монсеньор,— ни прошлого, ни чести. В документах об этом ясно сказано. Вы хотите меня поймать на нарушении протокола? — Он осушил еще две кружки, затем повернулся к Эммануэлю спиной. Тот связал ему руки и просунул под веревку палец, пробуя, не сильно ли сдавлены запястья.

Это рассмешило Олега:

— В замке всего трое человек, которые проверяют, не ранят ли меня веревки.

— Кто еще? — спросил Эммануэль, усаживаясь в кресло.

— Один из помощников палача и начальник моей охраны,— сообщил Проклятый и добавил с иронией: — Мое положение дает мне отличную возможность наблюдать за людьми.

— Да вы в любом положении не откажете себе в этом удовольствии. У вас очень острый ум, да и внимательностью Бог не обидел, такое встречается редко. И как же завязывают веревки другие?

— Это зависит от их характера. Большинство затягивают узлы крепко, наверняка. Двое завязывают так слабо, что я в любой момент могу освободиться,— признался он и тут же рассмеялся.— Само собой, если осмелюсь.

— Само собой,— в тон ему ответил Эммануэль.

— А вот еще четверо всегда проверяют на моих веревках собственную силу. Первый так жестко затягивает узлы потому, что все делает крепко-накрепко — в этом его сущность. Слишком большой, слишком толстый, слишком сильный... По большому счету, мне не за что на него обижаться. Даже если бы он заматывал руки себе, то, уверен, проделал бы это с такой же основательностью.

Эммануэль улыбнулся. Меткие описания Олега ему всегда нравились.

— Что насчет второго?

— Второй молод и постоянно волнуется, не сбегу ли я. Мысль о проблемах, которые у него возникнут, если я скроюсь, приводит его в ужас. Его мы тоже можем извинить.

— Прощаем,— согласно кивнул Эммануэль.— Следующий?

— Следующий не слишком-то умен. Раз надо связать, значит, надо, приказы не обсуждают.

— Он похож на предыдущего.

— Вовсе нет! Тот знает, что причиняет мне боль, но поддается страху. Этому же просто не придет в голову мысль спросить меня. Я для него не существую. Всего лишь пара рук, которые надо хорошенько связать.

— Он достоин прощения?

— Сложно сказать. Я пробовал... Но, честно говоря, надо ли прощать глупость и равнодушие? Они могут причинить немало горя.

— Что насчет последнего?

— А вот его я прощать не собираюсь. Он связывает прочно, надежно. Затем еще несколько раз проверяет, не ослаб ли узел. После чего смотрит на меня с чувством полного удовлетворения от выполненного долга. Он безмерно благодарен всемогущему Богу, что тот разрешил ему, простому смертному, справедливо карать грешников.

— Это один из приставленных к вам стражников?

— Я не назову его имени, монсеньор. Вы же не сможете устоять перед соблазном и решите где-нибудь использовать столь выдающиеся способности, например для охраны узников в клетках. Вы хотите моей смерти, черт возьми?!

Эммануэль рассмеялся. Он любил разговаривать с Олегом, ему нравились его быстрый, цепкий ум, внимательность и какая-то удивительная, почти сверхъестественная проницательность. Тот всегда вел себя с сеньором на равных, не обращал внимания на сословные тонкости — к примеру, иногда Проклятый не отвечал на вопросы де Лувара, глубоко погруженный в свои мысли. Из всех подданных сеньора такое себе позволял, да и то крайне редко, только Сальвиус.

— Мне бы не хотелось снова отправлять вас в тюремную башню. Вы все еще помышляете о побеге?

— Само собой,— улыбнулся Олег.— Завтра утром переоденусь деревенским парнем, а десять моих сообщников поджидают меня у ворот, спрятавшись в мешках из-под зерна.

— Вы начинаете скучать по мэтру Обину, если не видите его больше трех недель?

— Честно говоря, я могу потерпеть и еще немного, но вы так настаиваете на наших с ним периодических встречах, что отказать вам трудно.

— В конце концов, мне придется отправить вас в карцер.

Олег улыбнулся:

— Вы не решитесь на это. Там очень быстро сходят с ума. А безумный узник вряд ли будет вам полезен или интересен. И потом, я предпочитаю плети. Это гораздо быстрее. У меня ведь есть право голоса?

— Поверьте, я не шучу, и когда-нибудь мне придется исполнить свою угрозу.

— В таком случае отдайте предпочтение клеткам. Там, по крайней мере, есть чем дышать. И даже есть с кем поговорить — с воронами.

«Господи, ведь ему уже не так и много осталось. Года три-четыре...» — глядя на смеющегося узника, с грустью подумал Эммануэль, а вслух сказал:

— Три дня назад вам исполнилось двадцать, Олег. Ведите себя соответственно возрасту, будьте мудрее, благоразумнее и не давайте мне повода сажать вас в карцер.

Тот не успел ответить, а внезапно сильно побледнел и, глухо застонав, наклонился вперед.

— Присядьте, прошу вас,— вздохнул Эммануэль и вернулся к своим бумагам.

Он попытался сосредоточиться на цифрах, но не мог. В голове стоял какой-то сумбур, сумятица чувств и сомнений: «Регент — убийца... Надо бы двадцать тонн каштанов перенести из сараев... Требовать помилования... Для зимовки нужно еще тридцать возов дров...»

В конце концов, ему пришлось оторваться на минуту от документов, дабы привести мысли в порядок и успокоиться.

«Судебный процесс вел не Регент, а Верховный Трибунал. Приговор был вынесен абсолютно законно. Оставалось только выбрать быструю смерть на костре или медленную от браслета. Никто в мире не сможет ничего изменить!» — Он потер виски и вернулся к бумагам.

Оставшийся час тянулся бесконечно медленно. Олег неподвижно сидел у окна. Время от времени он глухо стонал, а потом долго прерывисто втягивал ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание. Охранник, вошедший ровно в одиннадцать, с тревогой взглянул на него и присел на корточки, развязывая ему руки. Эммануэль слышал, как он приговаривал, снимая веревки: «Не шевелитесь, прошу вас...» Олег потер запястья и наклонился вперед. Приступ стал слабее, но было заметно, как ему трудно дышать.